Одиссея батьки Махно

— Ну что ж, это остроумно. Только Левинзону надо подкинуть ещё одну бригаду, один он с Каретниковым не справится.

— Где сейчас ваш штаб, товарищ Якир?

— Мой штаб уже в Екатеринославе, завтра и я выезжаю туда. Там у меня будет провод с Харьковом.

— Туда мы и пришлём вам приказ главного командования для Махно. Одновременно вышлем постановление Украинского ревкома о разоружении махновцев за неподчинение приказу.

— Всё ясно, товарищ командарм.

— Тогда действуйте. Желаю успеха.

— Спасибо, товарищ командарм.

8 января в Александровске срочно собрался поредевший Реввоенсовет и штаб Повстанческой армии. Не было здесь главных лиц: ни командарма, ни начальника штаба. Заседание открыл заместитель Белаша Пузанов:

— Товарищи, мы только что получили из Реввоенсовета 14-й армии приказ, который гласит, что Махно немедленно должен выступить со всеми своими вооружёнными силами по маршруту Александрия—Черкассы—Бровары—Чернигов—Гомель, где, сосредоточившись, поступить в распоряжение РВС 12-й армии. О получении приказа и отданных распоряжениях доложить к 12 часам 9 января.

Пузанов положил бумагу, спросил негромко:

— Какие будут соображения?

— Что там соображать, всё командование в тифу, — сказал Чубенко. — Да и бойцов половины нет.

— Кстати, — Пузанов взглянул в сторону Василевского, сидевшего у двери. — Григорий, как там батько?

— Плохо. Бредит. Галина уже двое суток не спит, сидит около.

— Был бы хоть в сознании, посоветоваться, — вздохнул Пузанов.

— А что, мы не знаем, как бы он решил? — сказал Зиньковский. — Армия измотана боями с белыми, половина её в тифу. О каком выступлении может идти речь?

— Мне сдаётся, — заговорил Серёгин, — нас умышленно толкают на неисполнение приказа, чтобы потом обвинить и начать террор. И даже если мы сейчас отдадим приказ о выступлении, бойцы не пойдут от родных хат.

— Что вы предлагаете, Григорий Иванович? — спросил Пузанов.

— Что я могу предлагать в таком положении? Объяснить им, что мы не можем выступать, что у нас всё командование на больничных койках...

— Ага. Ещё этим порадовать их, — проворчал Каретников. — Я считаю, надо отсюда немедленно увозить батьку. Красные подтягивают к Александровску свежие части. Это не к добру.

— Куда увозить?

— Как куда? В Гуляйполе, конечно, и штабарму туда же перебираться, и немедленно. Срок-то какой там указан?

— 9 января, 12 часов.

— Вот и соображайте.

9 января уже читалось в частях Красной Армии Постановление Всеукраинского Революционного комитета. Комиссар 1-й бригады 45-й дивизии, расположившейся в Александровске, товарищ Генин, взобравшись на трибуну, привычным к ораторству голосом начал:

— ...Военное командование, стремясь к единению всех боевых сил против общего врага трудового народа — помещиков капиталистов, предложило махновцам выступить против поляков и тем поддержать Красную Армию. Но Махно не подчинился воле командования, отказался выступить против поляков, объявив войну нашей освободительнице Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Таким образом Махно и его группа предали украинский народ, подобно Григорьеву и Петлюре. Поэтому всеукраинский Революционный комитет постановляет:

Первое. Махно и его группа объявляются вне закона, как дезертиры.

Второе. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников будут беспощадно истреблены.

Третье. Трудовое население Украины обязуется всячески поддерживать Красную Армию в деле уничтожения предателей махновцев.

Комиссар Генин закончил чтение, свёртывая бумагу, громко спросил притихшую бригаду:

— Ясно, товарищи?

Но в ответ услышал два или три едва слышных «Ясно».

— Не слышу, — ещё громче сказал Генин, демонстративно приложив к уху ладонь. И уловил чуткой перепонкой где-то из заднего ряда едва различимое: «И не услышишь».

Построжев лицом, комиссар Генин громко и угрозливо спросил:

— Кто это сказал?

Бригада молчала.

7. В отпуске

Законный отпуск по ранению получил начдив 8-й дивизии Червонных казаков Василий Васильевич Куриленко. В разрушенной, разорённой, оскудевшей стране куда ехать отпускнику? Конечно, на родину, там ждут родные, друзья, и даже при скудости найдётся кусок хлеба и чарка горилки ради встречи.

Пробираясь с польского фронта, Куриленко добрался наконец-то «до ридной Екатеринославщины» и был потрясён творящимся там беспределом. Его много раз останавливали военные патрули, требуя документы. Проверяли мандат, отпускное свидетельство и советовали:

— Будьте осторожны, товарищ начдив, по уездам свирепствуют махновские банды.

— Спасибо. Буду осторожен, — отвечал Куриленко, всё более и более мрачнея от увиденного и услышанного.

На одной из ночёвок ему как краснознамёнцу была предложена койка в одной комнате с командиром красного полка.

Молодой комполка («желторотик», как определил его для себя Василий) хвастался, как они, налетев на село, вылавливали махновцев и расстреливали. Куриленко неожиданно спросил:

— Вы не находите, товарищ, что такой жестокостью вы ещё более разжигаете костёр сопротивления повстанцев?