Все специалисты сходятся в том, что существует большое разнообразие миграционных феноменов и мотивов. Современные модели учитывают, с одной стороны, желание избежать трудной ситуации (политической, экономической или связанной с правами человека), а с другой — привлекательность страны, куда человек отправляется по экономическим причинам, семейным обстоятельствам или ради реализации своего потенциала.
Долгая история человечества подсказывает, что не следует исключать и такие мотивы, как любознательность и радость открытий. По всей вероятности, к миграции человека могут подтолкнуть и тяга к приключениям, и жажда нового. Трудно назвать иную причину, по которой
Что миграции дают нашему виду сегодня? Остаются ли они по-прежнему источником генетического разнообразия? Генетические данные говорят о том, что в ходе истории мигрирующие популяции, как правило, смешивались с местным населением. В одной только Европе сначала
Если присмотреться к нашему прошлому, окажется, что случаи миграции без смешения крайне редки; почти полное замещение индейцев европейцами в Северной Америке — один из немногих таких примеров (у считающих себя «белыми» жителей США менее 0,2% генофонда можно связать с индейским происхождением; сравните этот показатель с почти 20% индейских генов у населения Центральной Америки, колонизированной другими европейцами — испанцами).
В современных обществах тоже происходит смешение популяций. И происходит оно очень быстро — его скорость можно даже измерить. Во Франции, например, 65% детей иммигрантов вступают в брак с неиммигрантами, чьи родители тоже не были иммигрантами. Если предположить, что цифры останутся теми же и для следующего поколения, получится, что лишь 12% внуков иммигрантов не смешаются с местным населением, а еще поколение спустя таковых будет меньше 5%.
Так что вопреки тому восприятию нашего общества, которое навязывают некоторые СМИ и интеллектуалы, Франция — страна, где смешение стало нормой. 65% — это высокий уровень смешения. В США, к примеру, только 17% афроамериканцев находят себе пару за пределами своего сообщества.
Если не считать миграций, вызванных чрезвычайными обстоятельствами (как те, которые сегодня будоражат Европу), много ли людей мигрирует в мире в наши дни? Ответ на этот вопрос в значительной степени зависит от конкретных популяций и индивидов, а также от уровня наблюдений.
На местном уровне решающее значение имеют традиции: в патрилокальных обществах они способствуют большей мобильности женщин, в матрилокальных — мужчин. Кроме того, некоторые народы строго придерживаются эндогамии, другие же, напротив, открыты для миграции. Тюркские народы Центральной Азии, безусловно, экзогамны — более 50% браков заключаются между жителями разных деревень, в отличие от крайне эндогамных индоиранских популяций — там более 80% браков заключаются внутри одной деревни.
Внутри популяций заметны различия на индивидуальном уровне. В Квебеке и в долине Вальсерин благодаря обилию данных исторической демографии удалось доказать, что к миграции в разных семьях относятся по-разному и это отношение передается из поколения в поколение. Словом, одни семьи перемещаются, другие остаются на месте.
На локальные переезды накладываются миграции на более далекие расстояния. В патрилокальных обществах мужчины очень редко перемещаются между соседними деревнями, но когда речь идет о больших расстояниях, мужчины мигрируют активнее, о чем свидетельствует распределение Y-хромосом в Евразии: у некоторых отмечен выраженный и долгий репродуктивный успех. Как показало подробное исследование расстояний между супругами в США в XIX веке, женщины переезжали чаще, но недалеко, а мужчины реже, но дальше.