Одиссея Гомера

Гомер, конечно, отличался от Скарлетт, как небо от земли, он всегда стремился подружиться с каждым незнакомцем. Но на сей раз, впервые за всю свою жизнь, он кого-то боялся — и этим кем-то был Лоренс. Мне кажется, что виной тому был оглушительный баритон Лоренса. Мне очень нравился голос Лоренса, но Гомер наверняка воспринимал его как гром Господень, ибо его (Гомера) слух был в сто раз чувствительнее, чем у любого из нас. Из всех людей, которым довелось прожить с Гомером какое-то время, Лоренс единственный не изменил своим привычкам и не стал предлагать коту дружбу. Всем хотелось подружиться с «бедненьким» слепым котиком. И только Лоренс, единственный из всех, кого я когда-либо впускала в свою жизнь, принимал моих кошек на любых условиях, а сам никаких условий не выдвигал. Я имею в виду, что он, например, никогда не становился на четвереньки, чтобы познакомиться с Гомером на его уровне. Он не пытался изобретать игры, в которые они могли бы играть вдвоем, и никогда не добивался, чтобы его формально представили Гомеру, который без этого никого к себе не подпускал и не позволял себя гладить. Лоренсу было все равно, позволено ему гладить Гомера или нет. Если бы Гомеру хотелось, чтобы его гладили, Лоренс с удовольствием погладил бы его, но если Гомеру хотелось, чтобы его оставили в покое, это Лоренса тоже устраивало.

Я действительно очень ценила в Лоренсе это качество. Он не чувствовал, что обязан доказывать себе, или мне, или еще кому-нибудь, что он — хороший человек, раз уж ему удалось наладить «особый контакт» с моим «особенным» котом. Лоренс и не считал его особенным, и не думал о том, что он слепой. Увидев, как легко и просто и с каким энтузиазмом Гомер носится по квартире, Лоренс тут же принял как данность, что Гомер ничем не отличается от других кошек. На самом-то деле Лоренс был первым и пока единственным человеком, который сделал то, чего я всегда требовала от окружающих, — отнесся к Гомеру как к нормальному коту.

Гомера же поставило в тупик поведение человека, который не стремился с ним подружиться. Мой кот был убежден, что люди существовали ради одной-единственной цели — играть с ним, и ему казалось, что если человек не хочет играть с ним, значит, наверняка относится к нему враждебно. Вот почему первые месяцы совместной жизни Гомер в ужасе спасался бегством при приближении Лоренса. У меня просто сердце разрывалось при виде Гомера — моего смелого, непокорного Гомера, впервые за эти годы охваченного страхом.

Единственный момент, когда кот не боялся Лоренса, это когда Лоренс шел на кухню. Лоренс и Гомер разделяли страсть к индюшачьему филе, и как только Гомер слышал, что Лоренс открывает холодильник, готовясь извлечь все необходимое для приготовления сэндвичей из индюшачьего балыка, где бы он ни был, он со всех ног мчался в кухню — и его страх перед Лоренсом на какое-то время исчезал. Кот вонзал когти в штанину Лоренса и, карабкаясь по ней, как по веревочной лестнице, взбирался на кухонный стол, а потом засовывал голову в пергаментную бумагу, в которую была завернута индейка, отчаянно пытаясь урвать себе кусок побольше.

Лоренс не решался сбросить Гомера со своей штанины, не решался снять его со стола и прогнать, и все это кончалось тем, что Гомеру доставалось больше индейки, чем Лоренсу. Дошло до того, что всякий раз, когда Лоренс хотел сделать сэндвич, он вынужден был включать кран на кухне на полную мощность, чтобы никто не услышал, как он открывает холодильник, а потом на цыпочках нести индейку и хлеб в ванную, и там, включив все краны на полную мощность, он осторожненько делал себе сэндвич. Этот хитроумный план имел целью спасти индейку от Гомера, и эта цель успешно достигалась, но нельзя сказать, что этот способ приготовления сэндвичей доставлял кому-нибудь удовольствие.

Однажды Лоренс заявил:

— Так жить нельзя!

Конечно, нельзя, но ведь Лоренс был взрослым мужчиной, а Гомер отлично понимал слово «нет», и я никак не могла взять в толк, зачем все эти ухищрения. Я сказала Лоренсу:

— Гомер прекрасно понимает, что означает слово «нет», и ты должен научиться произносить его. — А потом я добавила: — Гомера это удручает так же, как и тебя. Он не понимает, почему ты не говоришь «нет» и при этом не даешь ему индейки.

Я вовсе не хочу сказать, что Гомер был прав. Конечно, он был неправ, и я это прекрасно понимала. Однако своим безапелляционным «Нет! Гомер, нет!» мне много раз удавалось добиться от него повиновения. Но не могла же я все время быть рядом. В каком-то смысле Лоренс и мои кошки должны были выработать модель отношений между собой самостоятельно.

И тем не менее, иногда выдавались дни, когда я чувствовала себя такой виноватой из-за всего происходящего, что у меня просто руки опускались. Никто не был счастлив — ни кошки, ни Лоренс, и уж, конечно, ни я, причина несчастья всех остальных.