Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

«Он растянулся во всю длину брюхом кверху на земле, уронив жирную шею набок, и сон, покоряющий всех людей, покорил и его. Тяжело выблевал он весь груз вина и ошметки человечины, плавающие в вине, вырвались с клекотом из его глотки. Я засадил наш кол глубоко в уголья костра, чтобы он раскалился, и приободрил товарищей удалой речью, чтоб они не терялись от страха. Вскоре оливковый кол, хоть и полный соков, почти заполыхал устрашающим огненным свечением. Я выхватил его из огня с помощью моих людей. Некий вышний дух вдохнул в нас безумное мужество, и оно дало силы ринуться с этим гигантским копьем и вонзить его острие прямо в глаз великана. Я навалился на него всем весом, чтобы оно пробурило себе путь до упора. Как корабел сверлит буравом доски с помощью ремня из кожи, который его подмастерья тянут вниз туда и сюда, так и мы удерживали пылающий заточенный кол в его глазу и крутили его, пока кипящая кровь не забурлила вкруг огненного столпа. Ресницы и веки скукожились и засмердели при разрыве поглощенного горением яблока: поистине, самые корни глаза рассыпались в пламени. Как кузнец погружает в холодную воду лезвие секиры и оно сердито шипит (так обрабатывают железо, и прочность его — от закалки), так и его глаз зашипел вкруг оливкового кола. Он испустил дикий рев, загрохотавший по стенкам грота, и мы в ужасе заметались пред ним. Он выкорчевал деревянный кол из глаза, и тот вышел, весь облепленный кровавыми сгустками и засыхающей кровью. Сводящая с ума боль заставила его выронить кол из рук и истошно завопить, сзывая прочих циклопов, живших неподалеку в своих вертепах на обдуваемых ветрами холмах.

«Те услыхали его крик и стянулись к закрытой пещере, спрашивая, что за беда приключилась.

— Никак, занедужил ты, Полифем, коль рычишь посреди божественной ночи и мешаешь нам спать? Или кто-нибудь из смертных отбирает у тебя стада или губит тебя мощью рук или обманом?

«Великан Полифем заорал им в ответ из пещеры:

— Друзья, кто меня губит обманом? Никто. Силой меня Никто не взял бы.

«На это они отрезали в ответ:

— Если ты один и никто не нападает на тебя, боль твоя — неизбежная пагуба, посланная Зевесом. Обратись же с мольбою к своему отцу, царю Посейдону.

«Они разошлись, а мое ретивое ликовало, что я смог провести их своей прекрасной хитроумной уловкой с обманным именем. Циклоп же стенал в запредельных муках. Он щупал руками вокруг, пока не нашел и не отвалил камень у входа^[54]. Затем он уселся у зева пещеры, растопырив пальцы, чтобы поймать тех, кто попытается улизнуть вместе с овцами. Таким уж дураком он меня считал: а я ломал голову, как бы выбраться и спасти себя и товарищей от погибели, ибо мы были и впрямь в пасти у смерти. Много планов и мыслей я перебрал, чтоб жизнь сберечь, но лучшим в конце концов я счел следующий ход. Некоторые бараны были рослой породы, огромные тонкорунные чудные звери почти пурпурного отлива шерсти. Я бесшумно связывал их по три поперек гибкими лыками, которыми была оплетена лежанка злого чудища. К среднему барану я привязывал человека, а бараны по бокам ограждали его от раскрытия. Выходило по три барана на каждого матроса, а для меня оставался вожак стада. Я схватил его, забился под его мохнатое брюхо и собравшись с непреклонным мужеством, повис лицом кверху, обвив руки густым руном. Так мы ждали Зари с великим содроганием.

«Чуть зарделось, бараны устремились на пастбище, но овцы еще крутились в своих загонах недоенные, с раздутыми от молока сосцами, и горестно поблеивали. Их владетель, вне себя от страшной боли, ощупывал спины проходивших мимо баранов. Тугодум и не подозревал, что под их рунистыми боками были привязаны люди. Последним на выход пошел вожак, напряженно ступая под объединенным весом шерсти и моим, весом строителя тонких козней. Мощный Полифем погладил его и сказал:

— Милый баран, почему ты последним во стаде выходишь наружу? Доселе ты не отставал от других, но первым вольно вышагивал по ниве, щипал клевер и первым мчался к горным ручьям на водопой. По вечерам, когда наступало время вернуться, ты первым поворачивал домой. А тут ты приходишь последним! Чуешь ли ты, что твой повелитель утратил зренье, что меня ослепил этот злодей с его жульнической командой, обессилив меня своим вином, этот Никто, который, клянусь, еще не улизнул от смерти? Если бы только ты мог чувствовать как я, и владел бы даром речи, ты бы сказал мне, где он затаился от моего гнева. Как бы я расшиб его мозги оземь и разбрызгал по всей пещере, чтобы облегчить сердце от мук, причиненных этим ничтожным Никто!