Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

— Позвольте мне ответить, дорогой сэр, — сказал мужественный Одиссей. — Я глубоко возмущен вызывающим поведением этих женихов, которых вы, как джентльмен, приняли в своем дому. Объясните — приняли вы это покорно, или местные жители по воле богов обратились против вас? Или подвели родичи, которые должны стоять с оружием в руках за родную кровь? Был бы я молод телом, а не только духом для такого дела, был бы я благородным сыном Одиссея или самим Одиссеем, вернувшимся из странствий — а он еще может вернуться! — клянусь головой, я пошел бы во дворец сына Лаэрта и обрушил бы свой гнев на всех и каждого. А если они одолели бы меня числом, я бы радостно умер в своем дому, но не стал безучастным свидетелем того, что моих гостей оскорбляют, служанок насилуют в чертогах, мое вино льют как воду, и транжирят мои запасы изо дня в день.

— Странник, — сказал, — я объясню тебе положение дел. Народ мне не изменил, и родичи не оставили в беде. По воле Кронида единочаден наш дом: у Аркесия был единственный сын Лаэрт, Одиссей был единственным сыном своего отца, а когда он уплыл на войну, я остался единственным наследником в дому, так и не порадовав отца. А теперь наш дом осажден врагами. Весь цвет дворянства Дулихия, Зама и ветвистого Закинфа, не говоря уж о скалистой Итаке, ухаживает за моей матерью и проедает мое добро. Она не может отвергнуть предложения или принять одно из них. Поэтому к нашему разорению они едят и пьют, пока и меня не сожрут заживо. Однако все происходит по воле богов. А сейчас, отец свиновод, поспеши к Пенелопе и скажи ей, что я в целости и сохранности вернулся к ней с Пилоса. Я подожду здесь, пока ты не вернешься. Смотри, чтобы никто не подслушал твоих вестей — многие желают мне зла.

И ты сказал, Эвмей:

— Я знаю. Я понимаю. Ты говоришь с мыслящим человеком. Но не стоит ли мне заодно зайти к несчастному Лаэрту и сообщить ему о твоем возвращении? До недавнего времени, несмотря на тоску по Одиссею, старик следил за поместьем, обходил поля и фермы, и ел и пил с работниками. Но с тех пор, как ты ушел в Пилос, он не ест и не смотрит за хозяйством, но сидит в тоске и горе, и плоть сохнет на его костях.

Осторожный Телемах ответил:

— Сейчас не до того, как ни хотелось бы. Если бы боги исполняли наши пожелания, я попросил бы возвратить мне отца. Передай мое сообщение матери и сразу возвращайся. Не ищи старика в полях, пусть мать пошлет к нему свою старую служанку с вестями.

Телемах дал поручение свинопасу, и тот затянул сандалии на ногах и пустился в город. Его уход не остался незамеченным: Афина вошла на ферму и стала перед дверью хижины в обличии высокой, статной, прекрасной женщины, видимой только Одиссею, а Телемах ее не видел и не замечал, потому что боги могут явиться тем, кому хотят. Но Одиссей увидел ее, и собаки, испуганно повизгивая, отбежали подальше. Афина нахмурилась и кивнула Одиссею, подзывая его. Он вышел из дома, и предстал перед ней.

— Богоравный, — сказала богиня, — перестань прятаться от собственного сына. Откройся ему, хитроумный Одиссей, договорись с сыном, как перебить женихов, и ступай в славный город. Я не отстану — меня тянет в бой!

Она коснулась его золотым жезлом и облачила тело в чисто стиранные одежды. Она возвратила ему прежний облик и величие. Его щеки округлились, тело зарумянилось, темная борода укутала подбородок. Завершив свою работу, она ушла, а Одиссей вернулся в хижину. Его сын счел, что видит бога, и поспешно потупил глаза, сказав:

— Странник, ты не тот, за кого я тебя принимал. На тебе другая одежда, и даже облик переменился. Ты — один из небожителей. Яви нам свою милость, и мы принесем тебе жертвы и дары из кованого золота. Пощади нас, Господь.

— Я не бог, — сказал благородный и терпеливый Одиссей, — не принимай меня за бессмертного. Я твой отец, я Одиссей, во имя которого ты перенес столько досады, и горя, и людских обид.

Он подошел и поцеловал юношу, дав волю слезам, которые он сдерживал до тех пор. Но Телемах не мог поверить, что это его отец, и сказал:

— Нет, ты не Одиссей, не мой отец, ты хитрый дьявол! Ты хочешь усугубить мое горе. Смертный не может по воле менять свой облик, только бог может превратить старца в молодца. Только что ты был стариком в отрепьях, а сейчас ты подобен богам с широких небес.

— Мой Телемах, — отвечал находчивый Одиссей, — не изумляйся чрезмерно возвращению своего отца. Другого Одиссея ты уже не встретишь. Нет, я человек, возвратившийся в родную страну после двадцати лет горя и странствий. А в старика и в молодца меня обратила воительница Афина, которая может превратить человека в нищего побирушку или в модного юношу. Богам с высоких небес нетрудно возвысить или унизить смертного.

Одиссей присел, но Телемах бросился отцу на шею и залился слезами. И вот они оба сломились и зарыдали, и их крики были пронзительны, как крик осиротевшего стервятника или морского орла, когда крестьяне разоряют его гнездо и берут неоперившихся птенцов. И так в печали безудержно текли слезы с их век, и не угомонились бы они и до заката, но Телемах внезапно спросил отца: