Одна душа на двоих

Несколько дней назад они договорились вырезать по простенькой деревянной фигурке в форме птицы, которые, как им казалось, очень были востребованы в их играх. Девочка, использовав для того дедушку, уже свою заполучила, ему же никак не хватало времени закончить свою.

– Какой там… Даже с огородом не успел.

– Тебя не пустят, значит? – обеспокоилась Шенне.

– Сперва зайдем ко мне, долью две грядки. Согласна?

– Да! И кстати, – начала она шептать Талику на ухо, – сегодня днем я видела такое… это…

За сим разговором они не заметили подошедшей к ним женщины в кроеном оранжевом платье. Одежда подчеркивала точеную женскую фигуру, что вместе с широкими книзу рукавами и ярким окрасом сильно выделяло ее хозяйку, словно подсвечивало ее на сером фоне типичных калахасских платьев.

– О чем вы шепчетесь? – чуть наклонившись, обняла обоих Альма. – Опять задумали веселую проказу?

Шенне от неожиданности вздрогнула.

– Мам, это не проказа, – с легкой досадой прерванного любопытства ответил сын, – лишь секрет!

– Ну, раз секрет, так будет пусть секрет, – не стала спорить женщина, подталкивая детей вперед. – Идемте же.

– Да, надо дедушку нагнать!

– Ну что ж, попробуем, – согласилась она, однако не стала ускорять шаг и, как и ранее Яр Каир, неспешно направилась к месту собрания, учтиво улыбаясь приветствующим ее прохожим.

Совет старейшин, как слышал Талик от отца, подобные проявления индивидуализма не одобрял, хотя напрямую и не запрещал. Ремесленным мастерам было позволено создавать товар для себя, но лишь при условии выполнения установленного общиной плана и без использования общественных материалов. Вроде как не раз за долгую историю Калахаси предпринимались попытки полностью запретить работу на себя, однако все они не увенчались успехом.

Детей подобные вопросы, как и красота оранжевого платья, тогда волновали мало. Крепко взявшись за руки, они последовали за Альмой, желая как можно быстрее покончить с ужином и недоделанной работой, дабы уединиться от всех и погрузиться в свой маленький детский мир.

За их неприкрытую нежную дружбу сверстники часто подшучивали над Таликом и Шенне, дразнили женихом и невестой, бросали на них лепестки цветов, как часто делали взрослые при брачном обряде. Несмотря на это, подобное не смогло отвратить их друг от друга, и каждый из них полагал, что как они станут взрослыми, все именно так и будет.

Они прибыли к ужину позже прочих. Большинство жителей уже успели получить свои деревянные миски с давно надоевшей всем пшенной кашей, регулярное приятие которой поддерживалось больше чувством голода, нежели кулинарным искусством, и занять места за десятками массивных столов. Старейшина Яр Минжур уже что-то вещал про урожай, про вновь построенные и ожидающие заселения дома для новых семей, про потребность в расширении амбарных хранилищ.

Под руководством Альмы троица быстро нашла свой стол, привычно занимаемый ими с западного края. Корлик – отец Талика – бросил на супругу неодобрительный взгляд и с едва скрываемым раздражением продолжил поглощение своей трапезы.

– Тут мокро, – проворчал Талик, усаживаясь на сырую после дневного дождя скамью.

– Тс-с! – цыкнула на него мама.

До окончания речи старейшины разговаривать не дозволялось. Детей могли наказать немедленно – обидным словом или черновой работой, тогда как для взрослых существовала более сложная система предупреждений, обременений и лишений, высшим из которых было изгнание из общины.

Стоило старейшине закончить, как площадь заполнилась многолюдным говором.

– К чему наряд? – недовольно выдавил Корлик – широкоплечий мужчина средних лет со строгим из-под густых русых бровей взглядом.

Альма не сразу нашлась с ответом, лишь тяжело вздохнула.

– Чего молчишь-то?

– Что, Корлик, я могу тебе сказать? – было видно, что та совсем не рада вести подобные разговоры в присутствии других. – Мне нравится, когда я выгляжу красиво. Жаль, что тебе уж нет.

Отец яростно сжал кулаки, однако от прилюдной ссоры, до которой оставалось всего ничего, воздержался. Вероятно, нечто обидное крутилось у него на языке, и лишь присутствие семьи Шенне удержало это обидное у него во рту.

Даже в свои годы Талик хорошо понимал, что между отцом и мамой мало согласия. По одному добрые и покладистые, находясь вместе, они постоянно вздорили – за каждый пустяк или нечаянную оплошность. Мальчик не мог знать, что отравляет его родителям жизнь, успокаивая себя уверенностью, что у них с Шенне все будет по-другому.

Быстро закончив с едой, мальчик заскучал. Его подружка все еще ковыряла пшенную массу, не спешили и мама с Яром Каиром, величественная степенность которых порой создавала впечатление, что они родственники. Сосредоточив взгляд на стоящей перед ним миске, Талик мысленно представил, как тремя пальцами подхватывает ее снизу, и едва слышно зашептал:

– Дар-маджулс… – миска послушно и ровно начала подниматься над столешницей. – Дар-затрак, – все так же шепотом скомандовал он, как только посудинка поднялась до уровня его глаз. – Дар-затрак, – добавил он, видя, что та все еще поднимается.