Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме

Первые критики восприняли идеи Смита о переводе без восторга, указав на его невнимательность по крайней мере к двум вещам. Иэн Бёрн, который в тот момент сам был участником Art & Language, также написал эссе для издания, где впервые напечатали Задачи перевода. В тексте Бёрн выражает недовольство тем, как Смит описывает творчество Art & Language середины 1970-х годов. «Хочу отметить, – пишет он, – что я не согласен с большей частью суждений Терри Смита 1960-х и 1970-х годов (опубликованных в этой книге), которыми он контекстуализирует „выставки“ Art & Language в Австралии в 1975 году и в Новой Зеландии в 1976 году»[42]. Бёрн утверждает, что Смиту «не удается показать» «заслуживающую внимания историю» интереса к переводу в художественной и интеллектуальной жизни, предшествующую деятельности Art & Language. Помимо прочего, Бёрн имеет в виду и свои собственные размышления о переводе, опирающиеся на «разнообразные источники, от Джона Кейджа и Джаспера Джонса до Витгенштейна, Барта и так далее»[43]. Его работа Тихая запись, созданная совместно с Мелом Рамсденом в 1966 году, появилась примерно на десять лет раньше выставок Смита, и многие из заключенных в ней идей о переводе составляют весьма существенный контекст для творчества Art & Language, которое Смит представил в Австралии и Новой Зеландии[44].

Позже Смит признал Тихую запись, – голос на которой воспроизводится настолько тихо, что слова практически не слышны, – как важный прецедент, уделив ей видное место на выставке Глобальный Концептуализм и обстоятельно проанализировав ее в эссе для каталога экспозиции[45]. Однако его раннее толкование этой работы, скорее всего, не вызвало бы раздражения Бёрна, если бы, по мнению последнего, не вело к заблуждению. Более настойчиво и открыто Бёрна критикует тот факт, что «В эссе Терри стремления Art & Language выглядят ограниченными и однообразными, направленными на „навязчивое самокопание“. Он „доказывает“ это, умалчивая о существовании другого, неоднородного пласта их работ. Споры о задачах их различной деятельности вызывали острые разногласия и конфликты, постоянно формируя конкурирующие потоки»[46]. Особенно подозрительно Бёрн относится к утверждению Смита о том, что во время австралийских выставок 1975 года он взял на себя функцию переводчика. «Что до той выставки, – говорит Бёрн, – ее целью – как она тогда виделась Мелу [Рамсдену] и мне – отнюдь не было предложение новой роли „переводчика“ художникам»[47]. Цель, в его понимании, была в том, чтобы через посредничество Смита наделать «шума», а совсем не способствовать восприятию через переводчика[48].

Хотя в статье Бёрна рассматривается лишь один конкретный текст Смита, она повлекла за собой серьезные последствия для теории концептуализма, формирующейся во многом благодаря интересу к переосмыслению искусства, провозглашенному в этом тексте. Обвинив Смита в пропаганде заблуждений о Art & Language, Бёрн поднял несколько вопросов о концепциях и переосмыслении, и в особенности о том, откуда проистекает вопрос ошибочности. В 1974 году Смит ценил Art & Language за то, что их деятельность «сложна и многогранна», а также за то, что она «подвержена изменениям: поверхностные происходят непрерывно, глубинные достаточно редко»[49]. Критик даже заявляет, что «динамика группы зависит в том числе и от разноплановости точек зрения ее участников», и, таким образом, то, что Бёрн называет «разногласиями и конфликтами», является частью механизма работы группы[50]. Более того, Смит даже противопоставил это разнообразие мыслей различным «ошибочным убеждениям» о Art & Language, которые он выводит в статье Искусство и Art & Language под следующими заголовками: «A&L – это изобразительное искусство в форме письменных документов/слов/текстов/книг», «„Искусство“ в текстах A&L заключается в стиле написанного», «A&L находится в подчинении у философии» и «A&L – форма концептуального искусства», каждое из которых он критикует, помимо всего прочего, за крайний редуктивизм[51].