Читаем Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме полностью

Как заметил Вартофский, когда мы сталкиваемся с категориальной неоднозначностью, у нас есть три возможных варианта действия: разрешить неоднозначность, включив проблемную ситуацию в привычный канон; радикально пересмотреть канон с возможностью его полного изменения; или же оставить неоднозначность неразрешенной и оперировать абсолютно разными или даже взаимоисключающими канонами по желанию или обстоятельствам. Он называет эти варианты «консервативный», «радикальный» и «оппортунистический» соответственно. К настоящему моменту должно быть ясно, что первый и второй варианты сложно применить к A&L. Вартофский продолжает:

Анти-искусство, не-искусство, конец-искусства – это аргументы не столько против искусства, сколько против категории, в рамках которой оно формируется; они требуют не окончить категоризацию как таковую, а, скорее, окончить определенную категоризацию и приступить к рекатегоризации.[104]

Членам A&L небезразлична непрекращающаяся эпидемия рекатегоризации в дискурсе искусства, но даже им сложно представить такую рекатегоризацию, которая включала бы A&L. В лучшем случае позиция A&L по этому вопросу «оппортунистская».

«Искусство» в текстах A&L заключается в стиле написанного

Это развитие предыдущего заблуждения – переход от того, как демонстрируется работа, к тому, в какой манере она написана или высказана, при этом то, что говорится, по-прежнему игнорируется. Для Липпард «слова, мысли, извилистые системы – их материал», а Коллинс высмеивает то, что он называет «прозой в духе Джойса» и «интеллектуальным коллажированием», как будто члены A&L намеренно стремились к невразумительной философской экзотике и представляли свои лишенные смысла тексты в соответствии с неким таинственным принципом или (о ужас!) не опираясь совсем ни на какие эстетические принципы[105].

Критика Коллинса напоминает знаменитое курьезное и совершенно далекое от сути описание полотна Дюшана Обнаженная, спускающаяся по лестнице, данное Джулианом Стритом, который назвал картину «взрывом на черепичном заводе», а также слова Говарда Девре о методе Поллока; все три примера демонстрируют неспособность понять принципы, лежащие в основе конкретного произведения искусства[106]. В манере, какой написаны тексты A&L, наблюдаются параллели, поскольку авторы в первую очередь пытаются взаимодействовать друг с другом – они находятся в непрерывной открытой беседе, разделяют многие воззрения, нередко читают одни и те же книги и так далее. К примеру, все они скептики в отношении «готовых» форм и методологий, включая свою собственную. Результатом этой относительной уверенности в своих целях и традициях становится отсутствие ясности выражения. Обязательная публичность не превращается для них в выработку «стиля», подразумевающего необходимость в большей, чем есть на самом деле, уверенности в том, что говорится и как, нередко наблюдаемую у ученых[107]. Беседы A&L действительно касаются многогранных, сложных, часто неподатливых тем, и вряд ли понимание широкой публикой является мерой ценности какого-либо суждения, в контексте искусства или вне его.

Таким образом, вопрос очень прост. Пусть и сложно избежать необходимости иметь дело с «эстетикой» презентации, но мнение о том, что этот «шум» является главным «сообщением» всей информационной экспозиции A&L – близорукое искажение. Однако в действительности постоянно требуется, чтобы качество поддающейся «эстетическому созерцанию» «художественности» было в центре любой ситуации, которая имеет отношение к искусству. Этот довод превращается в призыв к членам A&L поддержать представление об автономности искусства, которое они нередко критиковали. Данное заблуждение негативно сказывается на более сочувственной критике Брюса Бойса: «Их предложения скорее похожи на модели вопросов к семантическим теориям (примером является синтаксически верная, но бессмысленная фраза Рассела), чем на предложения, способные выдвигать и изучать подобные теории»[108].

A&L находится в подчинении у философии

Бойс, к примеру, полагает, что «основными целями» A&L является «представление своего рода философского анализа теорий искусства и общих вопросов об искусстве». И хотя это и было первоначальной целью, теперь она не столь существенна. Липпард беспокоит, что на деятельность A&L никак не откликаются «философы языка, которым они подражают», она также дает забавную характеристику членам группы, называя их обитателями «страны Куайна и Рроз»[109]. Другие критики не столь вежливы: дурная философия, комическая философия, эстетики-голодранцы, артисты в чужих краях, безответственные невежи…

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е
100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е

Есть ли смысл в понятии «современное искусство Петербурга»? Ведь и само современное искусство с каждым десятилетием сдается в музей, и место его действия не бывает неизменным. Между тем петербургский текст растет не одно столетие, а следовательно, город является месторождением мысли в событиях искусства. Ось книги Екатерины Андреевой прочерчена через те события искусства, которые взаимосвязаны задачей разведки и транспортировки в будущее образов, страхующих жизнь от энтропии. Она проходит через пласты авангарда 1910‐х, нонконформизма 1940–1980‐х, искусства новой реальности 1990–2010‐х, пересекая личные истории Михаила Матюшина, Александра Арефьева, Евгения Михнова, Константина Симуна, Тимура Новикова, других художников-мыслителей, которые преображают жизнь в непрестанном «оформлении себя», в пересоздании космоса. Сюжет этой книги, составленной из статей 1990–2010‐х годов, – это взаимодействие петербургских топоса и логоса в турбулентной истории Новейшего времени. Екатерина Андреева – кандидат искусствоведения, доктор философских наук, историк искусства и куратор, ведущий научный сотрудник Отдела новейших течений Государственного Русского музея.

Екатерина Алексеевна Андреева

Искусствоведение
Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти
Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Известный французский писатель и ученый-искусствовед размышляет о влиянии, которое оказали на жизнь и творчество знаменитых художников их возлюбленные. В книге десять глав – десять историй известных всему миру любовных пар. Огюст Роден и Камилла Клодель; Эдвард Мунк и Тулла Ларсен; Альма Малер и Оскар Кокошка; Пабло Пикассо и Дора Маар; Амедео Модильяни и Жанна Эбютерн; Сальвадор Дали и Гала; Антуан де Сент-Экзюпери и Консуэло; Ман Рэй и Ли Миллер; Бальтюс и Сэцуко Идэта; Маргерит Дюрас и Ян Андреа. Гениальные художники создавали бессмертные произведения, а замечательные женщины разделяли их судьбу в бедности и богатстве, в радости и горе, любили, ревновали, страдали и расставались, обрекая себя на одиночество. Эта книга – история сложных взаимоотношений людей, которые пытались найти равновесие между творческим уединением и желанием быть рядом с тем, кто силой своей любви и богатством личности вдохновляет на создание великих произведений искусства.

Ален Вирконделе

Искусствоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография
Певцы и вожди
Певцы и вожди

Владимир Фрумкин – известный музыковед, журналист, ныне проживающий в Вашингтоне, США, еще в советскую эпоху стал исследователем феномена авторской песни и «гитарной поэзии».В первой части своей книги «Певцы и вожди» В. Фрумкин размышляет о взаимоотношении искусства и власти в тоталитарных государствах, о влиянии «официальных» песен на массы.Вторая часть посвящается неподцензурной, свободной песне. Здесь воспоминания о классиках и родоначальниках жанра Александре Галиче и Булате Окуджаве перемежаются с беседами с замечательными российскими бардами: Александром Городницким, Юлием Кимом, Татьяной и Сергеем Никитиными, режиссером Марком Розовским.Книга иллюстрирована редкими фотографиями и документами, а открывает ее предисловие А. Городницкого.В книге использованы фотографии, документы и репродукции работ из архивов автора, И. Каримова, Т. и С. Никитиных, В. Прайса.Помещены фотоработы В. Прайса, И. Каримова, Ю. Лукина, В. Россинского, А. Бойцова, Е. Глазычева, Э. Абрамова, Г. Шакина, А. Стернина, А. Смирнова, Л. Руховца, а также фотографов, чьи фамилии владельцам архива и издательству неизвестны.

Владимир Аронович Фрумкин

Искусствоведение