Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме

Ранее казалось, что A&L интересует обсуждение проблемы фундаментальности языка (или зависимых от языка элементов) в привязке к установкам говорящего в контексте критики ‹…› Существовало ожидаемое недовольство редукцией, в особенности внушаемой лингвистической философией «обиходного языка» и философией науки ‹…› Речь не шла об апробации теорий, и это не влекло за собой появления базовой категории, к примеру, «области исследований» ‹…› Никто не пытался представить эпистемологию как эстетику, или наоборот ‹…› Существовал риск неотличимости дискурса на другой стороне культурного континуума от, к примеру, дискурса научного сообщества.

В какой-то момент мы выступали за категориальный анализ языков. За метафизический пересмотр языка примерно на том же уровне, как это делал Селларс. Как представляется, это вело к чему-то более фундаментальному с идеологической точки зрения. Казалось, что нормы теории искусства на более глубоком уровне связаны с нормами теории языка (или теории его существования). Мы верили, что, не считая некоторых идеологически неблизких нам направлений, теория такого рода – исключительно описательный инструмент. Это герменевтический аспект работы, связанной с идеей theōria (перспективы), а значит в какой-то степени предписывающий/проспективный…

Можно сказать, что сейчас искусство изучает проблемы нашего собственного контекста, виды ограничений, которые могут существовать в нашей социальной системе, сеть наших межличностных отношений, проявляющихся во взаимодействии, а также некоторые типичные виды взаимодействия, которые кажутся центральными для понимания идеологических, политических и нравственных вопросов. ‹…› Однако нельзя утверждать, что есть лишь один способ функционирования дискурса, хотя и возможно выделить некоторые его первичные функции или специализацию ‹…› Происходит отказ от традиционного философского убеждения в том, что способы функционирования дискурса ограниченны и что он всегда служит одной-единственной цели, а именно передаче мыслей.

Речь идет не столько об эпистемологии, сколько о разработке семантики, соответствующей проблематике, поскольку в проблематичности ситуации и заключается основной принцип. Возможно, нам придется действовать в условиях сплошной индексальности, то есть афилософично. Потребуется эпистемическая организация, ревизия и так далее. Приняв во внимание взаимосвязанные вопросы, мы можем достичь положительной динамики на пути выявления того, к использованию каких средств нас обязывают наши телеологические приоритеты.

Бóльшая часть нашей деятельности была направлена на самоописание; хотя правильнее будет назвать это «попыткой самоописания». Вот пример исходного положения: если мы описываем то, что делаем, как описание меняет то, что мы делаем? Конечно же, не существует нейтральных описаний, любое описание связано с определенной точкой зрения. Деления: (i) «Аналитический» 1969–1970, (ii) «Попытка теоретизировать» 1971–1972, (iii) «Разговоры друг с другом» 1972-(Смысл каждого из них был в том, чтобы понять, к чему нас обязывают определенные описания.) Но наши работы не формулируют идеологию, а демонстрируют одну (или несколько) из них.

Нас интересует прагматика. То есть проблемы, а не идеалистические «хорошие идеи» (как последние шесть лет концептуального искусства) и не реалистические «вещи в мире» (к примеру, арт-объекты). Последние являются частью проблематики A&L, но они второстепенны. ‹…› Определение первичности проблем связано для нас с идеологией, а не с онтологией. Таким образом (цитируя Хинтикку, который поправил Куайна в статье Референция и Модальность, с. 153), мы должны различать, с одной стороны, свою приверженность тому, в существование чего мы верим в нашем или каком-то другом возможном мире, и, с другой стороны, свою приверженность тому, чему мы следуем как элементу нашей стратегии взаимодействия с миром концептуально, как части нашей концептуальной системы. Первое – это наша онтология, а последнее – идеология[99].