Одна любовь

О это превращенье вечное:

Ещё не сброшен детства кокон,

Но бабочкой трепещет женщина

Во взгляде, в том, как вьётся локон.

Ещё и замкнутость и скованность,

И грусть, порой неодолимая,

Но видится сквозь замурованность

Та грация неповторимая,

Перед которой снег молитвенно

На землю падает усталую

И прикрывает нежно рытвины

Там, где её стопа ступала бы.

И я стою смущённо около,

И я смотрю, заворожённая,

Как крылья, влажные от кокона,

Расправленные, напряжённые

Вот-вот свободою наполнятся,

Подхватятся ее потоками,

И небом трепет их запомнится

И звёздами, от нас далёкими.

И долго – в голосе ли, в жестах ли —

Пускай пребудет сокровенное:

То – изнутри – свеченье женское,

Во все столетия бесценное.

СТАРЫЙ ЗАМОК

Постой! Зачем входить туда, где, множа страх,

Летучей мыши писк пронзительно-печален.

Ведь прошлое давно здесь превратилось в прах,

Лишь силуэт любви впечатан вглубь развалин.

Вглядись, здесь призрак жив того, кто был влеком

Сто лет назад сюда неутомимой страстью,

Полураскрытых губ кто целовал излом

И кто на стол швырял тузы в четыре масти.

Ты видишь, он пришёл. Гляди, его рука

Зелёного сукна касается любовно.

И он спешит туда, где шелестят шелка,

Где тесно для двоих и дышится неровно.

И, освещая свод, Луны сияет диск.

И призрак меж руин, как будто на арене.

Остановись! Оставь ему его каприз.

И пощади его – не тронь чужое Время!

СОФИ НИКОЛЬ

Загадка вечная: откуда

Оно берётся – это чудо:

Ресницы, загнутые вверх,

Глаза, распахнутые настежь…

И думаешь: какое счастье —

Что вызван к жизни Человек,

Который был зачат любовью

И назван Мудрость, то есть Софья.

И я прошу её: изволь

Счастливой быть, Софи Николь!

Тебе – весна и соловьи.

Целую пальчики твои,

Грустя, что мне не проследить

Судьбы твоей святую нить.

* * *

Бигль по имени Чарли густых королевских кровей

Не нашёл, не обрёл в Калифорнии пары своей.

Но зато, избежав беспокойства при виде подруг, Он глядит философски на мир и на всё, что вокруг.

Положив крутолобую морду на лапы свои, Он с печальным достоинством думает о бытии.

Но когда о бессмертии душ рядом с ним говорят, Вдруг глубоким и тёмным собачий становится взгляд.

И тогда я цепляю к ошейнику злой поводок, Мы идём, торопясь, к перекрёстку знакомых дорог,

И скрывается Чарли в кустах, как в дремучем лесу, И выносит прилипший цветок голубой на носу.

Он прочёл эту книгу, где запахи вместо страниц, Где шерстинки койотов и белок коснулись ресниц

И где кроется таинство переселения душ — В этом важном познанье наш разум пока что не дюж.

Но о том, что давно уже сорвана с тайны печать,

Бигль по имени Чарли обязан до срока молчать.

Каменный каньон,

Лос-Анджелес

ПОЛНОЛУНИЕ

Раз в месяц за окнами круглая встанет луна.

И сон отойдёт, а захочешь уснуть – не уснёшь.

Из многих причин непременно найдётся одна —

Такая, что душу безжалостно втянет под нож.

И вытянет узел ошибок, обид и потерь,

О чём про себя и на людях – уж лучше молчок.

Чему только щель приоткрой – и тогда твою дверь

Навряд ли спасут и щеколда, и ключ, и крючок.

Но всё же, но всё же с другой посмотри стороны:

Бессонницы, как и вампиры, боятся утра.

И звёздочка медленно гаснет близ полной луны.

И скоро рассвет – петушиного крика пора.

Он трижды взовьётся и трижды зарю возвестит.

И сон возвратится. Но всё же не ведомо мне:

Зачем в полнолунье так сердце тоскливо щемит

И что его тянет так неодолимо к Луне?

* * *

О лете жестоком,

о зное, о дыме и гари;

Об окнах московских,

слепых от удушливой хмари,

Об этих восьми

бесконечных неделях, о многом:

О солнце,

белевшем на небе зловещим ожогом;

О том,

как за всполохом шёл огнедышащий всполох;

О выжженных напрочь лесах и обугленных сёлах;

О сгинувших в пламени людях,

о рухнувших птицах…

Всё минет,

но как мне от памяти освободиться:

Ведь там, где поднимутся снова леса и жилища, — Под каждой травинкой там тлеет своё пепелище.

* * *

Сергею Филатову