Одна любовь на двоих

Неужели она невзначай воротилась в ту же комнату, откуда пришла?! От усталости девушка позабыла, что поднялась на другой ярус, и, обрадовавшись близкому отдыху, поскорей прилегла на постель. Ветром нанесло сладкий черемуховый вздох, и Ульяше стало спокойно и уютно. Она заснула даже прежде, чем голова коснулась подушки.

Луна тем временем снова ушла за облака, и Ульяша не заметила, что в комнате она не одна. Высокий мужчина стоял у стены и настороженно наблюдал за ней. Он был полуодет. Увидев девушку в одной рубашке, белевшей в темноте, он довольно улыбнулся.

– Ишь, смелая какая! – пробормотал он, слыша, как скрипнула кровать, и понимая, что девушка легла. – Ну что ж, и мне робеть не к лицу.

Он двинулся вперед, находя дорогу ощупью. Наткнувшись на кровать, остановился и снял с себя остатки одежды. Сладко потянулся, расправляя мышцы, усмехнулся, ощутив, как поднимается, нарастает в нем возбуждение, – прилег рядом с ней… и разочарованно присвистнул: понял, что она крепко спит.

Осторожно коснулся ее губ губами, нащупал кончиками пальцев ее соски под рубашкою, и они расцвели, как нежные цветы.

Он был совершенно поглощен той, что лежала рядом, и не заметил, как тихонько приотворилась дверь и в комнату вступила еще одна женская фигура.

* * *

Собаки взбрехнули тут и там, но лай не подняли, а настороженно примолкли: чужой, которого они почуяли, дальше по деревенскому порядку не прошел, остановился у крайней избы. Стукнул по ставне.

Тихо.

Пришедший стукнул снова.

– Чего надо? – отозвался сонный мужской голос. – Кто тут шляется?

– Где Ганька? – спросил ночной гость. – Ганьку покличь мне.

– Ишь, какой барин! – проворчал хозяин. – Ганьку ему! Не знаю я никакого Ганьку.

– Знаешь, дядя Пантелей, – ухмыльнулся пришедший. – Кому знать, если не тебе? Скажи, где Ганька?

– На кой он тебе сдался? – зевнул хозяин. – Или пожар?

– Пожар не пожар, а дымок уже виден, – загадочно отозвался гость.

– Ну, коли так… – зевнул хозяин. – Дыма без огня не бывает, известное дело! Только вот что – Ганька не у нас ночует нынче. Ищи его у Дашки-солдатки. Знаешь, где она живет?

– Знать-то знаю, да идти мне по деревне не с руки, собаки избрешутся, а мне совсем не надобно, чтоб меня кто-то здесь ночью увидал. Поэтому тебе придется его искать. Сыщи и скажи: Ерофея убили.

– Ерофея?! – громко ахнул хозяин. – Царство Небесное… Да кто ж его?!

– Кто-кто… – проворчал гость. – Неужто не знаешь? Баре наши, господа разлюбезные, кому ж еще? Нынче к нашему в Перепечино еще один душегубец прибыл – молодой Славин. Вот они на пару и уходили бедолагу. Поймали его невесть где, привязали к лошади и пустили ту вскачь. А сами, значит, скакали рядом, лошадь нахлестывали да забавлялись! Ну и убился Ерофей о землю до смерти… Видел я его – живого места на нем нету.

– Да как же?! Да ведь Ерофей не наш теперь, не перепечинский. Он ведь щегловский! Небось господин Чудинов с них взыщет за свое добро!

– От Чудинова наши откупятся, баре промеж себя завсегда в ладу жить будут. А кто Ганьке братку вернет? Сперва разлучили их, семью разорили, а теперь загубили Ерошку… А нам, мученикам, как всегда – терпи. А мы отмстить не моги!

– Ганька отмстит! – уверенно сказал хозяин. – Ганька терпеть не станет! Он и так бешеный ходит, того и гляди кусаться начнет. А про Ерофея весть его и вовсе с цепи спустит!

– Того и надобно, – пробормотал гость себе под нос и ухмыльнулся.

– Чего ты там? – насторожился хозяин. – Что говоришь, я не расслышал?

– Говорю, спешить надобно! Народ собрать и идти на барскую усадьбу не поздней полудня! А то припрячут они концы в воду – не сыщешь потом. Зароют Ерофея где-нибудь в лесу – ищи-свищи!

– Сейчас же сбегаю за Ганькою, – засуетился хозяин. – Живой ногой!

– Не мешкай, – посоветовал на прощание ночной гость и канул в темноту.

* * *

– Барин Петр Иваныч, изволь пробудиться, – долетел из-за двери взволнованный голос.

Петр приоткрыл глаза:

– Ты, Ефимьевна? Чего ломишься?

– Дозволь взойти, – настойчиво сказала ключница.

– Ну входи, – зевнул Петр. – А ты пошла! – И небрежным шлепком, словно пригревшуюся кошку, согнал с постели спавшую у него под боком Лушку.

Та спросонья соскочила в чем мать родила, сонно потянулась, сонно огляделась…

– Прикрылась бы, бесстыжая, – ухмыльнулся Петр. – Чай, не одни.

– Да велика беда, – безразлично сказала, входя, Ефимьевна, – не видала я голых девок, что ли, в твоей почивальне?! По мне, так хоть и по деревне пускай так ходят, не моя забота, не моя печаль. Вели девке вон идти, разговор есть.

– Брысь, Лушка, – снова велел Петр, и девка, еще не вполне проснувшись, побрела вон, едва дав себе заботу подобрать с полу рубаху и сарафан.

Петр проводил взглядом ее увесистый зад и довольно улыбнулся ночным воспоминаниям.