Одна на миллион

Ну вот кто так говорит: если почувствуете голод, сообщите…? Нельзя сказать: захочешь есть – кухня там-то?

Наконец, она оставила меня в покое. И дам руку на отсечение, эта сушеная вобла меня уже ненавидит. Уходя, она прямо царапнула меня взглядом. Быстрым, но очень выразительным.

Ну и плевать. Вот уж глубоко без разницы, как относится ко мне отцовская прислуга.

Я раскинулась на широченной кровати звездой, не раздеваясь. Ну и что мне делать? Чем заниматься? Я здесь всего полчаса, а уже умираю от скуки. К счастью, тут ловил вай-фай. Не бог весть какое развлечение, но хотя бы я могла поныть Киселёву на свою несчастную судьбу.

Потом обошла дом, затем – территорию вокруг дома, в общем, худо-бедно вечер скоротала. Заодно пришла к выводу, что, судя по интерьеру, отец в быту неприхотлив. Всё такое добротное и простое. А с его-то деньгами он мог купаться в роскоши, но он не экономил разве что на автомобилях и костюмах.

Да и плевать. Всё равно я тут жить не буду. Иначе я буду не я. Просто подожду, когда отец немного успокоится и разрешит вернуться домой. А нет – так что-нибудь придумаю.

9

Отец с Верой приехали на следующий день. Вобла меня заранее предупредила, что «Сергей Иванович и Вера Андреевна будут к двум». В общем-то, больше она ничего не сказала, но по тону и по выражению лица явно подразумевалось, что я должна быть паинькой и не огорчать хозяина.

Встречать на крыльце я уж их не стала, к чему этот театр? Но к обеду спустилась вовремя. Может, и правда стоило прикинуться кроткой овечкой и усыпить бдительность отца. Может, так он скорее отпустит меня на волю.

Обедали мы втроём. Отец мне лишь кивнул, когда я подошла к столу, и бегло окинул недовольным взглядом. Зато Вера изобразила такую радость, будто всю жизнь жаждала меня увидеть. Заворковала сразу:

– О, Линочка, это так замечательно, что ты будешь с нами жить! Я уверена, мы обязательно поладим. Теперь у нас будет настоящая семья...

Я еле вынесла этот слащавый поток. Если б не установка «задобрить папочку», то обязательно бы съязвила. Потому что ну какая настоящая семья? Что за ахинея? Даже для меня этот фарс – явный перебор.

Отцу, видимо, тоже этот щебет не особо нравился. Он терпел, терпел, молча, затем не удержался:

– Чем планируешь заняться? – и припечатал тяжёлым взглядом, а я даже не поёжилась и глаз не отвела. И прислушалась к себе: никакого страха или даже трепета. Я и правда перестала его бояться. Абсолютно. Преспокойно смотрела в его лицо с массивной челюстью и выступающими вперёд надбровными дугами.

– Не знаю ещё, – пожала я плечами. – Не решила.

– А кто знает? Кто должен за тебя решать? На работу устроиться нет мысли?

– Но я же ничего не умею…

Зря я это сказала. Отец тотчас побагровел.

– Серёжа, подожди, – вклинилась сладкоголосая Вера-примирительница. – Что ты сразу так на неё наседаешь? Дай Линочке освоиться. Она же только приехала.

Отец хотел возразить, но она одарила его такой безмятежной улыбкой, что он, крякнув, заткнулся. Я с любопытством посмотрела на неё. А Вера-то непроста, оказывается. Та ещё манипуляторша. Мой великий и ужасный папа подчиняется ей, как марионетка.

– А давайте выпьем за встречу, за нашу семью, – придумала она. – У меня родился прекрасный тост...

Тут уж отец не вытерпел и раздражённо прервал её:

– Ну какой выпьем, Вера?

– А что такого? – воззрилась она на него, будто и правда не понимает его посыл.

Мне хотелось встрять и пояснить, мол, папочка считает меня алкоголичкой, которой даже понюхать пробку от вина никак нельзя. Но я же решила не выступать и вести себя прилично. И сарказм в эту схему не укладывался. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, встала из-за стола, поблагодарила и вышла вон. Однако не удержалась, остановилась за дверью и прислушалась. Они говорили тихо, половину я не разобрала, но и того, что услышала было достаточно, чтобы всё понять.

Отец ворчал: какой ей пить? Она здесь почему? Потому что там не просыхала. Скатилась на самое дно! Так давайте ещё тут ей нальём, чего уж!

Вера распереживалась: Серёжа! Как можно! У Линочки полтора месяца назад мама умерла! У неё травма! Её надо щадить, а не гнобить и не принижать!

Вот честно, я бы, может, и прониклась к Вере, не будь она такая вся правильная и добренькая. Может, конечно, это я слишком циничная и испорченная, а она нормальная, такая, какими и должны быть люди. Но не верю я в абсолютную доброту и бескорыстие, хоть ты тресни. И в Вере мне чудится сплошное фарисейство.

Ну а отец – он как всегда в своём репертуаре.

10

Неделю с лишним я кое-как выдюжила.

Всего раз выбралась в центр – с девчонками встречалась. И то вернулась к девяти вечера, как скромная школьница, хотя наши звали с собой в клуб.

И мне, честно, хотелось с ними, но я преодолела соблазн: соврала, что болит голова и отправилась домой. Ну не говорить же им, что я теперь практически на бобах, потому что отец урезал моё содержание, это стыдно. Я и так считала каждый рубль и напряжённо прикидывала – хватит или не хватит. С завистью смотрела, как подруги беззаботно брали всё, что цепляло глаз.