Одна на миллион (СИ)

Никита провёл у меня целый день. Мы пытались приготовить пасту с томатами, рецепт которой с телевизора нам надиктовывала тощая блондинка в белом поварском костюме, и я говорила, что с такой фигурой она, наверное, не то, что не ест эти макароны, но даже не нюхает их, пока готовит, а Никита не слушал меня, зажимая спагетти в ямке между верхней губой и носом, изображая усы, отчего я громко смеялась, так, что начинало колоть в боку. В итоге всё блюдо пришлось выкинуть: мы переварили и пересолили макароны, а томатная паста и вовсе оказалась слишком жидкой и лишь добавила нашему кулинарному провалу ещё худший вид, — и вместо этого сделали огромное количество бутербродов с сыром и колбасой. Системные требования “Революции” оказались несовместимы с параметрами моего компьютера, что жутко расстроило Никиту, но потом я дала добро на просмотр “Звёздных войн”, и он тут же забыл о грусти.

Вечером, спустя несколько часов непрерывного просмотра космической фантастики и шквала моих вопросов, которые во время просмотра обрушились на Никиту словно снег в середине июня, он лежал на диване головой на подлокотнике, а я сидела с другого его края, и он положил свои ноги в цветастых полосатых носках мне на колени. Я листала старую газету, на которую у меня совсем не хватило времени на прошлой неделе, а Никита переключал каналы с такой скоростью, что до меня не доносились даже обрывки слов.

— Прекрати насиловать мой пульт, — попросила я, не отрывая взгляд от колонки с гороскопами.

— Не прекращу, пока не найду хоть что—то хорошее, — заверил меня Никита.

Я подняла на него глаза и увидела, что он корчит мне рожицы.

— Когда ты так делаешь, я чувствую себя твоей нянькой, а не девушкой.

Никита прекратил ёрничать и привстал на одном локте, но тут же потерял равновесие и снова рухнул обратно.

— Я думал, что ты не любишь слово “девушка”, — сказал он с насмешливой улыбкой.

Я свернула газету в рулон и шлёпнула его по бедру, чуть выше колена — то место, до которого сумела дотянуться. Он рассмеялся и потянулся, чтобы забрать газету, но я ударила его по пальцам, и тогда он схватил подушку, стоявшую на спинке дивана, и кинул в меня. Между нами развязалась шутливая потасовка, кончившаяся так же быстро, как и началась, тогда, когда Никита варварским образом спихнул меня ногами с дивана. Я упала голыми коленками на твёрдый ворс ковра и рассмеялась, несмотря на саднящую боль. Никита лениво повернулся в мою сторону и свесился с края дивана так, что ещё немного — и он бы рухнул вслед за мной прямо на свою больную ключицу.

— Осторожней, — воскликнула я, упираясь рукой ему в живот. Он оказался твёрдым, как если бы Никита прятал под футболкой гладильную доску. — Нам тут твои фатальные падения с последующей госпитализацией не нужны.

Никита закатил глаза и вместо того, чтобы лечь ровно, перехватил мою руку чуть ниже локтя и потянул на себя, поднимая меня на ноги. Но когда я встала, он не перестал тянуть, и я, потеряв равновесие, упала на него сверху, стараясь минимизировать возможные травмы, перенося основной вес тела на вторую руку, которой успела упереться в спинку дивана.

— Ты с ума сошёл? — рассмеялась я.

— Расслабься, — улыбнулся Никита, продолжая тянуть меня к себе. — Ляг рядом. Пожалуйста.

Мой диван был больше, чем та кровать в больнице, но всё равно уместить наши тела так, чтобы мы не были прижаты друг к другу словно рыбы в консервной банке, не удалось. Он подложил свою свободную от повязки ладонь под щёку, я сделала также, и мы просто лежали друг напротив друга некоторое время, которое, как бы я не хотела, не смогла измерить никакими существующими мерами: секунды было слишком много, а бесконечности — слишком мало. И мне вдруг показалось, что я знала Никиту Макарова не одиннадцать лет; я знала его всю жизнь, и ещё одну жизнь до этой. И дольше, чем знать, я могла делать только одно — любить его.

— Я люблю тебя.

Я не сразу поняла, что именно слетело с моих губ, но когда наконец осознала, то тут же непроизвольно поджала их, словно говорить такое было незаконно. И отчасти это был правдой: в моём старом Маргаритаграде такое действительно не было дозволено, но теперь … Теперь мой город внезапно стал и не моим вовсе, и всё начало крутиться вокруг парня по имени Никита Макаров, которого я бы не узнала в толпе других школьников ещё каких—то жалких тридцать дней назад.

Многие люди проводят десятки лет в ожидании своей родственной души; мне повезло — судьба сама взяла меня за ручку и подвела точно под её дверь. Никита стал мне чуть больше, чем лучшим другом — единственным человеком в мире, кто знал меня настоящую и видел красоту не только в моём интеллекте, но даже в броне из хмурого взгляда и колких и ядовитых шуточек. Он сделал меня лучше, но не потому что хотел изменить, а потому, что вдохновлял, сам того не ведая. И я знала, что бы ни случилось, он всегда будет рядом, чтобы встать со мной плечом к плечу против целого мира.

— Я не могу любить тебя ещё сильнее, чем сейчас.