Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

Неужели я не написала Вам о том, как мне понравился Ваш Пушкин? [101]Очень, очень. Я буквально жила в обществе Пушкина все время, пока читала книгу, и долго после этого. <…>

Желаю Вам от души много сил и энергии для продолжения Вашей деятельности.

Пожелайте и мне (с высоты величия), чтобы моя маленькая жизнь не так уж бесплодно и глупо проходила.

Искренне. Ларисса

М.П. Коростовец

21 января 1965. Сайгон

Дорогая моя Мэри,

Вот вы уж действительно пропали, но хорошо, хоть нашлись <…>.

Приехала в Сайгон пароходом. Здесь меня встречали Морис [102], жара и неустроенный дом. Дом уже устроился, жара сменилась

дождями, а теперь наступил прохладный сезон, который постепенно превращается в жару <…>.

У нас хороший сад, он обязан заменять мне всякие джунгли, так как ездить вокруг не рекомендуется. В саду гуляют две собаки, мои кошки и кролик — Каролина. Еще — кухаркины куры. Прислуга — две китаянки, которые держат меня в страхе: ешь, а то обидимся. Я растолстела. А в доме так чисто, что плюнуть некуда, к тому же будет скандал. От всего этого я стала аккуратно отвечать на письма, ходить в бассейн (заменяет море), начинаю заниматься французским.

Вдруг ни с того ни с сего взялась рисовать — все какие-то ромашки масляными красками (ну почему ромашки, когда тут тропики? Орхидеи бы!). И, к сожалению, очень часто хожу на ужины и на коктейли. Эго уж ни уму ни сердцу. Народ большей частью одного и того же комильфотного типа, себя показать уже не очень-то интересно получается. Все это только зря отнимает время и деньги — на новые платья <…>.

Новый год мы встречали всей компанией «Мессажери» с гостями. Было нечто вроде лунного пикника при старом, уже давно необитаемом доме бывшего директора. Такой большой колониальный дом, с множеством веранд и привидений, в глубине огромного сада, на берегу реки. Была «атмосфера» и красные свечи в бутылках на столах. Немного боялись бомбы (перед Рождеством бомба была сброшена на отель) <…>.

Не знаете ли что о судьбе Галли Ачаир? [103]Еще: получаю к Рождеству, и даже чаще, письма от жены Святослава Рериха. Писала ли я Вам о своей встрече в Индии с ними? <…>

Пожалуйста, не теряйтесь, Мэри. Обнимаю, желаю всего хорошего в этом еще новом году.

Ларишон

Ю.П. Крузенштерн-Петерец

12 апреля 1969. Таити

Милая Мэри, спасибо за журналы, за вырезки — очень интересно. Очень понравился дневник китайского школьника. Из «чужих» — Ахматова, два стихотворения-пародии и чудесный рассказ об открывалке для пива. Это напоминает мне мои приезды во Францию после трехлетней жизни, полной переживаний, где-нибудь во Вьетнаме или Индии. Маман сидит в том же кресле, вяжет почти такую же самую кофту и слушает радио, приговаривая: «Кескиль шант маль ментенан…» [104]И кажется, что и не было никаких трех лет, а так, съездили на прогулку и вот вернулись к обеду.

Может быть, во Франции я забуду немножко о рыженьком

котенке, умершем по моей вине. А пока не могу, даже прочитав о блокаде Ленинграда и о смерти Цветаевой <…>.

Но вот все же нашла те стихи, что спрашивала у Вас, нашла в копиях писем к Вам.

Посылаю снова, с полным доверием: распоряжайтесь как

хотите.

* * *

Который-то день, утонувший в тумане…
Который-то, вовсе утерянный час…
И сами мы где-то… В большом океане…
И волны несут и баюкают нас.
И все хорошо. Будто не было горя,
И будто не страшно, что будет потом.
Наш дом — пароход. Наша улица — море,
И плещется лунная ночь за бортом.
И шепчет… И сердце в каютном уюте
Уснуло, свернувшись клубочком, как кот…
Не надо Бомбея, не надо Джибутти, –
Пусть наш пароход все плывет и плывет…
Не надо земли. Только б море да море…
Не надо базаров, войны и газет,
Лишь море, и в этом туманном просторе
Лишь этот чудесный обманчивый свет.

<…> Что у Вас было пасхального на Пасху? Я спекла куличи. Вышли очень плохие, хотя поднялись очень гордо. Тем не менее я отвезла один (маленький, что же людей гробить) Смолиным и долго слушала рассказы о старом времени. Он сибиряк и был в Белом движении, дрался в тех местах, что я могу считать родными и из-за которых теперь Союз ругается с Китаем.

Все-таки зверский там был быт. Как я, такая «чувствительная» барынька, оттуда вышла? Хунхузы, тигры на окраинах городов, медведь в церкви, и еще на фоне нашей «гражданской».

Другой кулич подарила художнику Грэсу. Наверное, подавится, очень деликатный человек, похож на старого Барримора.

Остальные жру сама. Уборщица не хочет. Морис тоже что–то отнекивается.