Одна неделя в июне. Своя земля

— Боюсь, что ты преувеличиваешь в своих расчетах. Этакого журавля преподнес — на удивление, — твердо продолжал Протасов и, словно потеряв интерес к Владимиру Кузьмичу, добавил: — Будем считать его объяснение необоснованным и нереальным. Я предлагаю обязать товарища Ламаша в самые ближайшие дни выполнить задание по севу, а чтобы он был умнее на будущее время, объявить строгий выговор.

Члены бюро проголосовали за это предложение.

4

Объявив о перерыве, Протасов лишь одному Владимиру Кузьмичу предложил остаться.

— Садись поближе, — сказал он, а сам подошел к окну, шире распахнул его и, дождавшись, когда в кабинете остались он да Ламаш, раз за разом присел на корточки, сильно выбрасывая руки перед собою.

— Ты уж извини, кровь надо разогнать, — говорил он, слегка задыхаясь. — Тебе такое не требуется, по полям бегаешь, а мы народ кабинетный.

— Мне и это в вину поставили, — вздохнул Владимир Кузьмич, посматривая на все еще густую, курчавую, густо пробеленную сединой шевелюру секретаря, которая то опускалась перед ним, то вскакивала и подрагивала каждым завитком.

— Ага, не по шерстке пришлось, обиделся, — не скрывая усмешки, подхватил Протасов.

— Да как же не обидеться, Георгий Данилыч! Наговорили вы здесь, будто я невесть какая скотина.

— Не всякое лыко в строку, — сказал Протасов, усаживаясь в свое кресло и улыбаясь все шире. — Заело тебя, что Галина про охоту говорила? Напрасно обижаешься, она женщина, ей непонятно… А много пролетной дичи было? Я ведь ни зимой, ни весной так и не выбрался с ружьишком, завязли в делах по самые уши и никак не вылезем…

— Не то обидно, что Галина Порфирьевна не понимает в охоте и придирается, а вообще, — решительно произнес Ламаш, не очень вежливо перебивая секретаря. В том внутреннем состоянии, какое он испытывал, ему было не до разговоров об охоте. — Нашему брату председателю многое запрещено. На рыбалку с оглядкой выбираешься, еще клев в разгаре, а ты уже сматываешь удочки, как бы кто не увидел тебя, неловко, мол, председатель, а чем занимается. За всю весну только раз и выбрался на пролетную утку, да и то, видишь, нагоняй получил. Да что такое, не люди мы, что ли, чем хуже других! Отдохнуть вздумаешь, делай так, чтобы лишнего разговора не было. Слышал, что Завьялов советовал? И только мы одни в таком положении, честное слово. В прошлое воскресенье был в городе, гляжу, директор маслозавода с женой прогуливается, оба разодетые, видно, в гости собрались. Посмотрел на них и, откровенно скажу, позавидовал. Гуляют — не оглядываются, от людей не прячутся. А если бы я прошелся вот так по городу, наверное, сразу бы меня вызвали: почему не в колхозе, когда сев идет. Ведь правду же говорю, а?! Как стал председателем, раз пять побывал в кино, ей-богу, не больше, да и то в нашем же клубе. А в гостях не помню когда и был.

— Ну-у, тут ты малость преувеличиваешь. Кто стал бы тягать тебя, если в колхозе порядок? — с выражением снисходительной уверенности проговорил Протасов.

— Кто? Да та же Галина Порфирьевна, — прищурившись, сказал Ламаш. — Попало же мне сегодня за охоту, так и за прогулку по городу досталось бы.

Протасов засмеялся, подрагивая тугими плечами, потом вытер замокревшие глаза.

— Ай, крепко тебя прижгло, никак в себя не придешь, — весело оскалил он плотную подковку зубов. — Ничего, это не во вред. Злой быстрее поворачивается, а добрый все как на мякине лежит.

— Подстегнуть, для этого и вызвали! Так бейте же за дело, а не по пустякам.

— По пустякам! Ты уверен? — Протасов облокотился на стол, как бы собираясь долго слушать.

— А разве нет? Знаешь, если за дело достается, покряхтишь-покряхтишь, да и смиришься. А так только злость разворошат. Ты не думай, я не жду похвалы, обойдусь и без нее. Но вы не захотели понять меня, уперлись в эти тридцать гектаров — и баста! Ну, как я объясню колхозникам, почему надо досевать? Не верю, мол, что получим высокий урожай. Не верю вашей готовности драться за свеклу. Так? Они вправе ответить: зачем было огород городить? Так, да?

Георгий Данилович, склонив голову набок, внимательно рассматривал Ламаша. От него не укрылось, что Владимир Кузьмич не только рассержен, но и очень обижен, и ему была понятна эта обида: почти два года председательствует в «Заре мира» и сегодня в первый раз возвращается с бюро со строгим выговором. Его острые, тщательно выбритые скулы малиново пламенели, обычно ровный басок срывался почти на крик. Протасов заметил и болезненную судорогу, пробегавшую внезапно по его лицу, и с сочувствием заключил: «Нелегко ему, трудно перебарывает гордость», но тут же подавил это непрошеное чувство, иначе какой же смысл имело все то, что несколько минут назад произошло в этом кабинете, да и принятое по его предложению решение бюро было еще свежо в памяти. Желая показать, что разговор окончен и он не одобряет его, а обсуждать больше нечего, Протасов поднялся и строго сказал: