Одна неделя в июне. Своя земля

Сперва Климов выпучил глаза, потом внезапно затрясся от хохота, колыхая животом стол.

— А ты и поверил! — Он вытер ладонью рот, словно вместе с оставшимся на губах жиром стирая и смех. — Я, дорогуша, для сочувствия трясусь, пусть думают, что переживаю. Так за что же тебе досталось?

— Всего не перескажешь, — отозвался Ламаш неохотно. — Сам знаешь, как бывает. Собрали все сразу и — бух на голову.

— А Дачник? Тот никогда не промолчит.

— Тот в народники меня произвел, — пренебрежительно ответил Владимир Кузьмич. — К массам, говорит, подмазываюсь, в общем подвел базу.

— Он такой, подведет, — хохотнул Климов.

Дачник — Завьялов. Эта кличка пристала к нему пластырем несколько лет назад. В ту пору он, инструктор райкома партии, захваченный общим порывом, изъявил желание работать в селе, и его послали председателем в отстающий колхоз. Семью Завьялов оставил в городе, сославшись на то, что жене требуется постоянный врачебный контроль, сам квартировал у одинокой старухи в чистеньком домике со стеклянной верандой, обсаженной кустами сирени. В конце весны в доме появлялась молодая пышнотелая женщина с двумя девочками в белых пикейных панамках, и тогда их розовое и голубое платьица весь день мелькали в палисаднике. В жаркие часы мать с детьми направлялась на речку, и когда шли по селу, бабы выглядывали в окна и говорили: «Председательша пошла. Дачница». Мать и девочки, в одинаковых желтых купальниках, часами лежали на песчаном берегу, и мальчишки, обходя этот пляжик, купались в других, неудобных местах. Иногда на речку приезжал сам Завьялов и, отпустив шофера, растелешивался до трусов, ходил по берегу и бросал земляные комья в воду. Девочки отыскивали комья и подносили ему, а мать лежала на песке и, опираясь на полную круглую руку, с мечтательной улыбкой следила за ними. Мальчишки вылезали из речки и, хоронясь за кустами тальника, издали наблюдали за ними и удивленно переглядывались: председатель бил лягушек.

Через два года Завьялов из рук в руки передал бразды правления своему сменнику и вернулся в город. В колхозе, где он был председателем, вскоре забыли о нем, только кличка Дачник прилипла к Завьялову и тянулась за ним, как тень…

— Ты еще не привык, к сердцу близко принимаешь, — говорил Климов, испытывая благожелательность к Ламашу оттого, что мог сочувствовать и утешать. — Действуй как в драке, — с расчетом, с умом, а то синяками заплывешь. Так-то, дорогуша. Напрямик одни самолеты летают, у них заднего хода нет, а ты умей отступить.

— На кривой выезжать?

— Зачем на кривой! Где уступи, а где ломи свою линию, какая же это кривая.

— Ты как заяц наделаешь скидок и доволен: обвел охотников, — подмигнул Владимир Кузьмич и без уверенности добавил: — Нет, видно, скидками не обойдешься.

— Чудак! — сказал Борис Сергеевич, подбирая корочкой остатки соуса на тарелке. — Начал ты хорошо, а теперь на попятную подался. Я ведь знаю, почему Георгий Данилыч потянул тебя на бюро, и давеча знал, когда ты у Башлыкова спрашивал. Протасов сам вчера говорил — весь день у меня пробыл.

— Скажи, не ты ли напомнил ему, а? Ведь это ж твои гектары за тебя подчищаем.

— Нет, честно, Владимир Кузьмич, я перед тобою свят, — Климов даже постучал по своей объемистой груди щепотью. — Мне-то с чего в чужой огород заглядывать. А свеклой, сам знаешь, меня сверх меры нагрузили… Ну, и как ты решил?

— Буду сеять.

— Сейчас?

— Сейчас, — Владимир Кузьмич твердо заглянул ему в глаза. — Выше головы не прыгнешь, как ни ловчи. Ты думаешь, бессмысленно?

— Да-а, умнесенько, ничего не скажешь. — Климов разлил водку по стопкам, выпил и, оглядев закуски на столе, придвинул к себе банку с консервами. — Ну и дела, мальчики! Ха-ха! — Он не рассмеялся, а раздельно, издевательски произнес это «ха-ха», точно насмехался над кем-то.

— Ну, а ты что сделал бы? — с досадой спросил Владимир Кузьмич.