Одна ночь и вся жизнь (СИ)

Сначала разговор шел непросто – короткими фразами, с паузами между ними. Мы словно прощупывали друг друга, приглядывались, прислушивались. Фоном за всем этим стояла мысль, похожая на грозовой фронт: сейчас в моей жизни происходит что-то важное. Очень важное. Этот ужин – как минное поле. Один неверный шаг, и все пойдет, как говорит Ленка, по звезде. Причем не в прямом смысле, а в очень даже переносном, нехорошем.

Пойдет ли в прямом и циничном, без использования изящного эвфемизма? Я призналась себе, что эта вероятность меня не пугает. Но форсировать события не собиралась, предоставив им возможность развиваться свободно.

Постепенно стало легче. Может, вино сыграло свою роль, развязав язык и отпустив тормоза. Я уже не думала над каждым словом, как провалившийся шпион на допросе. Говорили больше о чем-то нейтральном: о путешествиях, книгах и фильмах, кошках и собаках. О любимых местах в Питере и окрестностях. Я честно призналась, что никогда не была в Выборге – как-то не сложилось.

- Если надумаете пойти ко мне работать, придется часто бывать, - улыбнулся Дарьялов. – Еще надоест.

Впрочем, это было единственное упоминание о моей возможной работе на него. Видимо, он не хотел подталкивать меня к этому решению.

Ледяной взгляд, от которого по всему телу рассыпались морозные искры, затягивал все сильнее. Жесткий, опасный взгляд… Но иногда, всего на мгновение, в нем словно приоткрывались какие-то шторки, и он становился совсем другим – теплым, мягким. И тогда меня обдавала жаром. Жар и холод – как озноб в начале простуды.

- А может, на брудершафт? – спросил Дарьялов, когда официант разлил по бокалам остатки вина.

На брудершафт? Это всегда казалось мне пошлым и нелепым. Видимо, он понял по моему выражению и усмехнулся.

- Можно без поцелуев. Просто на «ты».

- Это будет нарушением субординации. Если вы станете моим начальником.

- Но ведь еще не стал. Или вас останавливает, что я намного старше?

- Намного? По правде, я этого не почувствовала. Немного – может быть. Но точно не намного.

Тут я не лукавила. Если бы он выглядел на свой возраст, возможно, эти пятнадцать лет разницы ощущались бы сильнее. Скорее, дело было в том, что я понимала: брудершафт, даже без поцелуев, - это лишь первый шаг.

Готова ли я его сделать? Хочу ли?

Он не торопил, глядя на меня сквозь бокал, и мне показалось, что где-то включился каунтдаун, отсчитывающий последние секунды моей прежней жизни.

- Хорошо, - кивнула я и потянулась бокалом навстречу.

Над столом поплыл тонкий звон.

- Ирина… - Дарьялов допил вино и поставил бокал.

- Петр… - попробовав имя на язык, я покачала головой: - Знаете… знаешь, боюсь, у меня не получится называть тебя по имени.

- Почему?

- Не ложится как-то.

- По фамилии лучше?

- Да, пожалуй. Она тебе очень идет. А вот имя… Петр Евгеньевич еще худо-бедно, а вот просто Петр – нет. А Петя – еще хуже.

- Ну зови по фамилии, - он рассмеялся, весело и беззаботно, как мальчишка. – Меня и в школе все по фамилии звали, и в институте.

И этот его смех окончательно сломал лед.

6.

Он не был для меня незнакомцем. Заочно я знала его очень даже неплохо – поскольку за полгода изучила все, что могла найти в открытом доступе. И кое-что из закрытого. Но за всем этим стоял страх.

Нет, Дарьялов не был криминальным авторитетом, подавшимся в политику. Он, как и многие другие, вышел из среды комсомольских функционеров, удачно вписавшихся в приватизацию – «прихватизацию», как говорила моя бабушка. Шлейф криминала тянулся за ним из девяностых. Тогда он еще был молод, зубаст и тесно связан с преступными группировками, крышевавшими его новорожденный бизнес. А чуть позже и сам стал такой вот крышей для начинающих предпринимателей, которым за процент от прибыли помогал подняться и раскрутиться. В том числе и Кириллу с друганом.

Слухи о нем бродили самые туманные и противоречивые, но все сходились на том, что перебежать дорогу Дарьялову может только убитый из пушки в голову идиот. Те, кто пытались, потом сильно об этом жалели – если еще могли жалеть. Позже, когда к деньгам и связям добавился административный ресурс, его репутация человека влиятельного и опасного возросла еще больше. Так что страхи мои вовсе не были высосанными из пальца.

Но сейчас они облетали клочьями, как обрывки упаковочной пленки. Под ней оказался совсем другой человек, не такой, каким я его представляла. Да, сильный и жесткий. Да, холодный, решительный, уверенный в себе. Но… вдруг открылось во всем этом что-то такое, от чего замирало внутри. Уже не испуганно – нет, томительно-сладко. И все труднее становилось отвести глаза, встречаясь с его прозрачным и острым, как мартовский лед, взглядом.