Одна ночь (сборник)

— Игореха, подъем! Столбов тебя уже оформил. Сейчас в спецшколу повезет.

Разбуженный Хрипунов сидел на постели, ничего не понимая, злился:

— Офонарели вы, что ли? Какая спецшкола посреди ночи? Спать хочу, как покойник.

— Нет, Игореха, нельзя. Потом отоспишься, — упрашивал Погребняк.

— Столбов тебя на мотоцикле отвезет. Пока доберетесь, и утро.

Хрипунов взглянул: в проеме дверей молчаливо ждал Столбов в мотоциклетном шлеме.

Опять они помчались по ночному городу, сворачивая с улицы на улицу. Затормозили у какого-то дома.

— Заглянем к Лялину, — сказал Столбов. — Заправиться надо перед дальней дорогой.

Подворотня, сырость, кошки. На дверях столбики цифр. Остановились в конце двора, в тупике перед дверью с одной единственной цифрой, намалеванной от руки во всю дверную ширь — это была криво ухмыляющаяся девятка. Столбов пнул створку сапогом, пригласил Хрипунова внутрь.

Лестница-винтовуха, медное перильце. На каждой площадке Хрипунов заглядывал в низкое, запыленное окошко. Там повторял себя золотой, как гигантское яйцо, срезанный нагроможденным морем городских крыш, купол. Исаакиевский собор. Столбов тоже смотрел:

— Ах, ты, халупа позолоченная! — высказывал он свой восторг. — Ну, идем, идем, солдат, Лялин ждет.

На последнем этаже Столбов нажал кнопку. Звонок запищал комариком. В распахнутых дверях — майор с вокзала. Лялин.

— Т-с-с-с! Идите тихо, чтобы жиды не видели, — зашептал майор Лялин и повел гостей за собой, бесшумно ступая щегольскими, блестящими сапогами. Пропустив в комнату, закрыл изнутри на ключ. Там — очертания какого-то станка, инструменты на столах.

Столбов и майор Лялин схватили Хрипунова с двух сторон — не вырваться.

— Какой ему курс обучения? — спросил майор Лялин. — Сержантский, офицерскую школу или, может, сразу академию?

— Офицерскую он, пожалуй, не выдержит, — засомневался Столбов. — Это ж пять закруток. Не голова будет, а блин. Не говоря уж об академии. Жми сержантскую. Это всего две закрутки.

Зажали голову Хрипунова в станок, стали поворачивать стальную ручку. Череп затрещал, глаза полезли из орбит, сознание вот-вот потухнет. Диктующий с учебной трибуны голос:

— Раздел первый. Статья третья. Принципы деятельности органов правопорядка: деятельность органов правопорядка строится на принципах законности, гуманизма, обеспечения прав человека и уважения его личности…

Хрипунов в ужасе вскочил с постели. В комнате было темно. Потом раздался звон разбитого стекла, яростная матерщина, пьяный вопль и шум выброшенного наружу тела. Это, должно быть, начинался человекопад.

ЦИРКУЛЯР № 12

Лейтенант Глухов посмотрел на часы: 20:00. Развод. Лицо у Глухова суровое, рыжие усики. Глухов раскрыл книгу информации о преступлениях в городе и произнес:

— Приготовьте служебные книжки. Циркуляр номер одиннадцать. Выборгское шоссе, в придорожной канаве обнаружен труп… Записывайте, записывайте, чтобы все подробности были. Проверю.

Старший сержант Зубков молчание не мог выдержать более двух минут. Он зашептал в ухо старшине Овчинникову:

— После смены на рыбалку? А? Крючки, червячки…

— Зубков! — загремел голос лейтенанта. — Записывайте приметы трупа: 30–35 лет, плотного телосложения, лоб высокий с залысинами, брови сросшиеся, глаза голубые, шапка-петушок черного цвета… — отчетливо, неторопливо диктовал лейтенант.

Кот серый в полоску гулял по проходам между столов, терся о сапоги.

— Кис-кис, — зашептал Зубков, — хочешь рыбки?

Лейтенант Глухов отложил книгу информации.

— Тема развода: задержание лиц, подозреваемых в совершении преступления. Должны знать назубок. Время поджимает, — и, отвернув рукав мундира, опять посмотрел на часы.

В оружейной комнате получали свои пистолеты и колодки с патронами. Зубков никак не мог извлечь патрон из колодки и кричал:

— Хоть зубами тащи, в медную его мать! Дежурный! Чем жо… за телефоном просиживать — дырки бы в колодках сверлом расточил.

— Тебе не угодишь, — заворчал черноусый и бритоголовый, как черкес, дежурный Хазин. — То у тебя маленькая дырка, то большая. Это, наверное, патрон у тебя к ночи распухает.

Хмурый Овчинников убрал снаряженный пистолет в кобуру, поправил завернувшийся клапан на кармане шинели. Сказал:

— Приснилось: оса в шею ужалила. А жжет, будто в самом деле…

— И, морщась, потер толстую шею за воротником.

— Меньше пить надо, — заметил Зубков. — Ты же меры не знаешь. При таких запоях и не то еще причудится! Эх, старшина, старшина!

— И перчатки где-то посеял, — продолжал Овчинников.

Люди в форме вышли на улицу, стали расходиться по своим постам. Зубков и Овчинников — вместе. До охраняемого объекта им недалеко, минут пятнадцать.

Зубков говорил:

— Червяков купил у старика-ханыги — жирные, как сосиски, сам бы ел. Клев-то будет? Как думаешь?

— Будет. Только успевай вытаскивать, — пробурчал немногословный Овчинников.

Поворот. Фонарь. Вывеска. Подмигнула оловянными буквами РЫБА. До места десять шагов, в переулок.