Одна осень одного королевства

Вновь заиграла музыка, но девушке показалось, что звук стал тише и глуше, будто тёмное облако неуёмной печали, окутывающее Ребекку, расползлось, накрывая собой всех присутствующих и скрадывая былое веселье. Мари в этот миг больше всего захотелось забыть обо всём окружающем показном празднике и сделать хотя бы попытку оправдаться, объяснить доброй женщине, как всё было на самом дела. Что она вовсе не собиралась предавать чувств маленькой леди Фрок, что искренне хотела и хочет помочь, но…

– Его светлость Барон Ливио из Кавальтеры, – громко объявил слуга имя новоприбывшего гостя.

– А вот и наш фаворит, – усмехнулся герцог, перекладывая подбородок на другую ладонь.

Мари чуть отвлеклась, перевела взгляд на высокую входную дверь, от которой к ним направлялся ряженный барон в необычайно пёстрой маске птицы и двое слуг в простых карнавальных одеждах, одинаковых чёрных шляпах и полумасках. После сдержанного поклона гость быстро отошёл со своей свитой к одной из белых колонн, двумя рядами стоящих вдоль стен зала, и потерялся из виду.

– Мне казалось, он был выше, – задумчиво произнёс герцог, продолжая бесстрастно блуждать взглядом по маскам и платьям. – Неужто, выпивка так его иссушила?

Мари хотела было что-то спросить, но бледное лицо Ребекки, сидящей между ней и герцогом и глядящей потерянно куда-то в пол, остановило её. Девушка снова ощутила себя подлой предательницей, и невозможность как-либо изменить это положение встала комом в горле. Несколько минут молчания показались вечностью, наполненной лишь отдалёнными звуками однообразной музыки.

– Сын говорил мне, что ты чудесно поёшь, – наконец произнёс Аделард, будто поняв её неуютное безмолвие. – Может, споёшь что-нибудь для нашей благодарной публики.

Его слова прозвучали как настойчивое предложение, в них не было и намёка на вопрос. Мари покраснела, но всё же поднялась из кресла – сейчас ей легче было перебороть своё смущение и спеть перед сотнями людей, чем находиться рядом с человеком, чьё невыносимо тяжёлое молчание казалось куда более болезненным, чем любые пытки и истязания.

Музыка снова затихла, танцующие пары остановились и расступились, освобождая путь для белого «ангела», чинно шагающего к «уголку» музыкантов, нашедшему себе место почти напротив тронной ниши рядом с входом, и отделённому от зала тремя мраморными ступенями и невысокой ажурной изгородью. Девушка медленно поднялась по ступеням и, тихо переговорив с музыкантами, повернулась лицом к гостям.

Всё стихло, маски замерли в ожидании, Мари, сцепив и сжав до боли собственные пальцы, закрыла глаза, медленно вдохнула и тихо запела:

Среди лесов непроходимых,
Среди оврагов и болот
Цветок один неповторимый
Из года в год весной цветёт.

Музыканты медленно вступили, подстраиваясь под неторопливый мотив, заглушая покатившийся по залу восхищённый вздох.

Он не прекрасней роз и лилий,
Он скромен, мал и одинок.
И яркость цвета, чёткость линий
В нём углядеть никто не мог.

Нежный ангельский голос печально тянул слова старой песни, заставляя гостей зачарованно вслушиваться в немом восторге.

Пока однажды не набрёл
Охотник на бутон
И вдохновенно пальцы сплёл,
Сжав на груди хитон.
Цветок сиял, благоухал,
Ловя охотника слова,
А новый друг тогда сказал:
«Возьму тебя с собою я.
Я принесу тебя в свой сад
И буду вечно любоваться,
Невинный твой весенний взгляд,
Хочу, чтоб мне лишь доставался».
Велел он: «Подожди два дня,
Чтоб место мог я приготовить,
Затем я заберу тебя».
Цветок кивал ему безмолвно.
Судьбы неведомы пути —
Пожаром лето лес зажгло.
Цветку не скрыться, не уйти,
Кто знал, что будет суждено
Ему, роняя сок, как слёзы,
Мужчины вспоминать слова:
«Два дня…» – но будет уже поздно,
«Два дня…» – не удержать огня.
Завидев пламя над лесами,
Примчался друг искать цветок,
Но лишь угли над лепестками
Сожжёнными найти он смог…