Одна отдельно счастливая жизнь

С замечательным поэтом Риммой Казаковой я был знаком всего несколько коротких лет в середине девяностых. В это время Казакова стала известна не только как поэт, но и как публицист, горячо откликающаяся на все тревожные события и явления того времени, сложного и жестокого, но интересного. Познакомила нас хозяйка издательства “ИЛЬИ” и одноименной художественной галереи Ирина Захарова. Я сотрудничал с ней в те годы как художник. Она проводила успешные выставки – продажи в ЦДХ и во многих странах мира. В те годы еще помогал Дом дружбы с зарубежными странами. Однажды Римма Казакова опубликовала в одной газете восторженную статью о нашей выставке, где сравнила мои работы сразу с Гогеном и Рембрандтом, чем поставила меня в несколько неловкое положение. Но в этом проявилось свойство ее романтической натуры: она видела мир весело и ярко. “Моей живописной топ-модели” – так она написала мне в 1998 году на экземпляре своей книги “Возлюби…” В книге этой она предстает поистине героической женщиной, бесстрашно бросающейся в бой со своими идейными противниками, что было небезопасно в те годы. Другая памятная мне надпись: “Дорогому Виталию… (и т. д.)” – на книге стихов “Ломка”. В ней стихи еще советского времени и перестроечного – вперемежку. Я как-то спросил Римму Федоровну: почему так? Она ответила: “Какая разница – я же не меняюсь!” В этом тоже вся Казакова. Она всегда искренняя, открытая, не боится кого-то разочаровать, кого-то оттолкнуть. Однажды я услышал: “Ничего не придумываю, ничего не скрываю. Вся моя жизнь – в стихах. Все проблемы, все ощущения, все предчувствия”. Это она.

На одной из выставок в ЦДХ случился такой разговор: “Ты все-таки человек закрытый. Некоторые картины твои я не понимаю. «Золотой тюрбан», «Побег» – о чем это? Красиво, но не мое! Явно не мое!” Я говорю: “Дело не в сюжете. Вы должны видеть линии, краски, ритмы. Это не реальный мир, это мир гармонии. Живопись может подождать сто лет, пока кому-то она потребуется”.

В то время Римма Федоровна прославилась как автор текстов многих популярнейших шлягеров. Ее песни часто звучали на радио и ТВ, особенно в исполнении Александра Серова. Однажды мы были на каком-то концерте. Она удивлялась, когда люди ее узнавали, за автографами выстроилась очередь. “Надо же как-то зарабатывать. Сейчас все поэты нищие, только попса и кормит”. Еще вспоминаю, как случайно зашел к ней на улицу Чаянова, и мы проговорили целый вечер. Она вспоминала свою работу в советское время секретарем Союза писателей СССР. Вспоминала, сколько хорошего для всех старалась сделать. Литературные вечера, встречи, издания. Вспоминала, как помогла Арсению Тарковскому “выйти на публику” после многих лет забвения. “А сейчас те же партийцы, которые его гнобили, – сожгли свои партбилеты и упрекают меня в том, что я работала тогда секретарем! От этого ведь с ума можно сойти”. Надо было что-то сказать ей. Говорю: “Не обращайте внимания! Скоро все они съедят друг друга!” Лучше было бы сказать “сожрут”, но не важно. Главное – все эти карьеристы и интриганы девяностых годов исчезли бесследно, а поэт Римма Казакова осталась в памяти как искренний, честный и очень светлый человек.

Трудно быть Виктором Попковым

Витю Попкова, будущего знаменитого художника, я помню студентом третьего курса Института им. В.И. Сурикова. Моя первая жена Инга очень дружила с Кларой Калинычевой, будущей женой Попкова. Дружили они всю жизнь, но в те годы были особенно близки. Инга приносила в институт мои акварели. Это были совсем небольшие листы на темы русских народных песен. Вите они нравились, и он спросил меня, что я хотел выразить. Я говорил, что и сам точно не знаю – наверно, просто настроение песни, ее печаль, грусть. Витя говорит: “Вот это самое интересное – именно то, что словами не скажешь”. Я заметил, что среди чужих людей Попков никогда не говорил об искусстве, только когда мы были вдвоем. Он производил впечатление углубленного в себя, сосредоточенного, сдержанного человека, уже тогда знавшего какую-то цель в жизни.

У меня в тот год все было плохо, я готовился идти в армию, жил одним днем. Ближе всего в то время был мне давний друг Попкова Виктор Барвенко, человек легкий, красивый, художник большого декоративного таланта. В тот год он был, помню, в Дагестане, в ауле Кубани, откуда привез груды необычайной красоты “ювелирки” из чистого серебра с черными агатами. Только и разговоров было об этих Кубачах, о таланте и вкусе народных умельцев. Захотелось стать ювелиром.