Одна среди людей

Я нашла Ивана Лопухина довольно быстро. Его статус оказался не совсем понятным – то ли он большевик, то ли нет, но обе стороны конфликта с ним сдружились, что было неудивительно, учитывая его природное обаяние. Иван больше не курил папирос. Как он избавился от зависимости, для меня все еще загадка, хотя шутливое объяснение про заговор молитвами среди атеистов-большевиков пользовалось популярностью. Он не убивался по поводу судьбы полудворянина-полукрестьянина, а жил полной жизнью. Говоря современным языком, теперь Иван пытался организовать туры в Европу без обратного билета, помогая желающим покинуть и навсегда забыть родину. В его планы входило заработать таким образом денег и уехать самому. Большевикам он говорил, что помогает стране избавиться от ненужных граждан, а оппозиционному лагерю предлагал скрыться от большевиков за «недорого». И самое интересное, в его словах не было лжи – каждый слышал свою правду, и все были довольны. Организационные и управленческие навыки помогли Ивану создать работоспособное предприятие всего за несколько недель. Я появилась как раз во время первого большого наплыва клиентов, под видом той, кому срочно требовалась помощь.

– Не думал, что будешь меня искать. Отлично выглядишь! Молодец, что завязала с папиросами, – он улыбнулся. – Уехать – правильное решение. У тебя не будет проблем, ты ведь вроде иностранка. Билеты, сопровождающие, встречающие – разве оно тебе нужно? Ты же там как рыба в воде.

– Я хочу русский паспорт и с ним выехать. Поехали вместе, – моя просьба слегка его удивила. Предложение, вряд ли. Я знала, что получу отказ, который обострит несбыточное желание стать смертной. Однако я жаждала остроты, ибо только она и придавала вкус жизни.

– Поговорю с ребятами – тебе сделают паспорт, и ты уедешь, став русской, – он никогда не задавал вопросов из любопытства и тогда не спросил, зачем мне это надо. – Насчет поехать вместе… Я осознал, что хочу быть свободным от семьи, обязательств, долгов, постоянной работы и всего остального… Когда я бросил курить, события стали видеться в ином свете. Мой отъезд и надуманный шантаж – это своего рода побег. Я не стал ни дворянином, ни крестьянином или рабочим, а сделался тем, кем всегда был – просто человеком, у которого есть мечты, желания и стремления. Любые ярлыки, навешиваемые на человека, ограничивают его, ставят в рамки общества, поэтому теперь, представляясь незнакомцам, мне доставляет удовольствие говорить, что я никто, потому что таким образом могу быть кем угодно. Я вправе распоряжаться жизнью как хочу, тем более что отец всегда мечтал видеть меня самостоятельным и независимым. Однажды я осознал, что, несмотря на несколько лет счастья в наркотическом бреду, я не чувствовал полноты жизни. Ты и другие женщины, к которым я наведывался время от времени, стали декорациями к пьесе, которую смотришь изо дня в день и знаешь наперед каждое слово. Я рискнул и уехал, чтобы изменить свою жизнь. Как видишь, все получилось, несмотря на бои в центре города. Тут весело, знаешь ли. Да и мой уход отрезвляюще на тебя подействовал – ты выглядишь как при первой нашей встрече. Поэтому не стоит возобновлять отношения. Ты красива, найдешь еще много Иванов. Жизнь со мной не для такой, как ты. Я сам по себе, что уже таит много опасностей, особенно в наше неспокойное время.

Это было мнение зрелого, уверенного в себе мужчины, которое либо принимаешь, либо нет, но уважаешь и считаешься с ним. Паспорт я получила уже в 1918 году. День, когда Иван выдал мне документы для выезда за рубеж по новому паспорту и координаты русской диаспоры в Берлине, стал последним, когда мы увиделись. Ни он, ни я не высказали бурных слов прощания. Иван и его сообщники работали профессионально: паспорт был настоящим – они просто заполнили пустой экземпляр, вписав туда выдуманное имя, и ставили украденные печати. Группы эмигрантов собирались быстро – выезд был назначен на следующий день после получения паспорта. Прощание, если так его можно назвать, прошло почти незаметно. Увы, отказ Ивана не спровоцировал обострение жажды стать смертной. Наоборот, я чувствовала, что пришел новый, совершенно иной этап жизни. Однако заполнить его было нечем. Засосало под ложечкой от ощущения надвигающейся пустоты и очередного периода одиночества, притворства и привыкания к новому имени. Все опять повторялось. Как я и предполагала – лучшая помощь Ивану – оставить его в покое. Человек, живущий сам по себе – не дворянин, не рабочий, не крестьянин, не военный – никто. На прощание я сказала, что буду ждать его в Берлине. Он ничего не ответил, только улыбнулся.