Одна среди туманов

– А еще моя мама говорила, что те, кого труднее всего любить, нуждаются в любви больше остальных. – Повернувшись, Трипп медленно сошел по ступенькам крыльца на дорожку. Там он остановился и добавил, по-прежнему не глядя на меня: – Она сказала это, когда ты уехала.

Трипп шел к своей машине, а я слушала, как хрустит гравий под его ногами. Хлопнула дверца, зафырчал двигатель, и пикап, плавно набирая скорость, покатил по подъездной аллее вслед за лимузином. Я даже не подняла головы, чтобы проводить его взглядом. Подумаешь, еще один человек, которого я вытолкнула из своей жизни. Подумаешь, еще одна ошибка…

Снежок, о котором я совсем забыла, шумно и часто дышал у меня за спиной. Ему было жарко, но он не хотел идти в дом без меня, поэтому мне пришлось взять себя в руки и подняться. Я отвела пса в кухню, где он сразу направился к миске с водой, а я смотрела на него и чувствовала, как на душе становится еще тяжелее. Похоже, сегодня мы оба осиротели.

Напившись, Снежок поднялся со мной наверх. В спальне Кло я увидела застеленную кровать – неумело, небрежно, но все-таки застеленную. Раньше за девочкой подобного не водилось, но я не обольщалась. Это был вызов – ни о каком перевоспитании не могло быть и речи. Собачий матрасик, которым, похоже, так ни разу и не воспользовались, сиротливо валялся на полу рядом с кроватью.

Мое внимание привлекла приоткрытая дверца стенного шкафа. Я шагнула к нему, чтобы закрыть дверь, и увидела, что вся одежда, которую я покупала Кло, висит на плечиках и крючках. Цветастые блузки, расклешенные джинсы, юбка из шотландки, темно-красные легинсы – Кло не взяла с собой ничего. Я долго смотрела на вещи и наконец заплакала – впервые с тех пор, как девочка уехала в аэропорт. Какое-то время спустя я перебралась на кровать, а Снежок, устроившись на покрывале, вылизывал мне лицо языком с такой старательностью, словно действительно верил, что это может помочь.

Я плакала, пока не закончились слезы. Лежа на отсыревшей подушке, я смотрела на оштукатуренный потолок – точнее, на зеленоватый водяной развод, темневший возле крюка для люстры в самом его центре. Ну вот, подумала я, надо затевать ремонт, надо то, надо се… Должно быть, эта мысль стала последней соломинкой, только в данном случае пострадал не верблюд, а я. Это мой становой хребет переломился с легким щелчком, и потолок придавил меня своей тяжестью, не давая дышать, не давая думать и надеяться.

Почувствовав, что еще немного, и я действительно могу задохнуться, я резко села, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом. Я знала, как называется мой приступ – паническая атака, но от этого мне было не легче. Всего одна таблетка, подумала я, и все снова будет хорошо. Ну, может, и не совсем хорошо, но терпимо.

Таблетка у меня была. Она лежала на дне моей сумочки, зацепившись за подкладку. Я обнаружила ее там довольно давно, но так и не выкинула; я как будто знала – впереди меня ждет очередное фиаско, и тогда эта таблетка мне очень пригодится.

Поднявшись с постели, я двинулась к выходу из спальни, пытаясь на ходу припомнить, где я могла оставить сумочку. Я так спешила поскорее найти свой пропуск в страну забвения, что раза два чуть не свалилась, зацепившись ногой за половик. Только в коридоре я ненадолго задержалась, чтобы перевести дух и справиться с головокружением, из-за которого спуск по лестнице мог стать довольно опасным мероприятием. Крепко зажмурив глаза, я начала считать про себя: «Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…».

Я то и дело сбивалась, однако каким-то образом мне все же удалось досчитать до ноля, хотя я и не знала, понадобилась ли мне на это минута или полчаса. Наконец я открыла глаза и опустилась на пол. Мое дыхание все еще было учащенным, но мысли более или менее улеглись… Сначала я даже не могла вспомнить, куда я так спешила, а когда вспомнила – обхватила голову руками, жалея, что слез не осталось и я больше не могу заплакать.

Какое-то время спустя я немного пришла в себя, но вставать не спешила. Мой взгляд бесцельно блуждал по стенам, увешанным портретами дальних предков и давно умерших родственников, чьих имен я никогда не знала толком. Потом – словно наяву – я услышала голос Бутси, которая рассказывала мне о своей матери, о наводнении, о том, как она росла на ферме вместе с Эмметом и как на Рождество они вместе собирали листья магнолий и делали из них венки, чтобы украсить камины. И снова я пожалела, что не могу вернуться назад во времени, чтобы выслушать этот рассказ снова и, быть может, записать его на бумаге. Увы… Дядя Эммет как-то сказал Томми, что наши желания – как непойманные рыбы: слишком скользкие, чтобы удержать их в руках, да и гоняться за ними бессмысленно, потому что в нашей лодке уже лежит тяжелая корзина с уловом. Теперь-то я знаю, что дядя был прав – как и Матильда, предостерегавшая меня от погони за призраками. К сожалению, беспечность, легкомыслие и эгоизм помешали мне прислушаться к мудрому совету.