Одна среди туманов

В свое время мы с Томми регулярно поднимались на чердак, чтобы убрать или, наоборот, достать оттуда гирлянды и украшения к какому-нибудь празднику, однако за все это время мы ни разу не задержались, чтобы заглянуть в коробки и сундуки. На первый взгляд, это было странно, ведь не могли же мы не понимать, что на чердаке должно быть полно разных интересных вещей, однако по зрелом размышлении я решила, что ничего необъяснимого в этом нет. Лично я всегда очень спешила поскорее нарядить рождественское дерево или украсить дом флажками и гирляндами на Четвертое июля; когда же праздники заканчивались, я торопилась поскорее покончить со скучной уборкой и вернуться к своим делам. Кроме того, обычно мы поднимались на чердак вместе с Бутси, которая, конечно, не позволила бы нам бесконтрольно рыться в сундуках. Сама она часто повторяла, что прекрасно помнит, где что лежит; как я думала тогда – исключительно для того, чтобы у нас не возникло соблазна пуститься на поиски покрытых пылью «сокровищ», но, быть может, Бутси действительно знала, что лежит в этих старых сундуках. На моей памяти она несколько раз поднималась на чердак в одиночку, чтобы достать какую-то старую вещь, которая ей вдруг понадобилась, – и каждый раз отыскивала искомое без особого труда.

И только однажды я видела, как поднялась на чердак Кэрол-Линн. Мне тогда было шестнадцать, а моя мать только недавно вернулась домой. Сначала она долго сидела в своей комнате, укладывая какие-то вещи в большую коробку, а потом отнесла ее на чердак с таким торжествующим видом, что никаких сомнений не оставалось – это не простое прощание с прошлым. Похоже, Кэрол-Линн считала, что, убрав на чердак свои старые вещи, она отменила прошлое, словно его не было вовсе. Я слышала, как она, отдуваясь и пыхтя, втаскивала громоздкую и тяжелую коробку по узкой чердачной лестнице, но помощь предлагать не стала. С тех пор прошло больше десятка лет, но за все эти годы я никогда – ни единого разочка! – не задумалась и даже не попыталась вообразить, что могло лежать в той коробке. И только сейчас я впервые подумала, что, быть может, напрасно не поинтересовалась, от чего Кэрол-Линн так спешила избавиться.

Впрочем, как раз эту ошибку я могла исправить.

Снова позабыв о Снежке, я шагнула к коробке и запустила в нее руку. Там, под журналами и расписанием «грейхаундовских» автобусов пятнадцатилетней давности, лежала толстая и довольно потрепанная тетрадь-ежедневник. На ее обложке потрескавшимися золотыми буквами было вытиснено только одно слово: «ДНЕВНИК». Дважды я отдергивала пальцы, не в силах решить, стоит ли взять тетрадь или лучше оставить все как есть, закрыть коробку и поскорее спуститься с чердака. Прошло довольно много времени, прежде чем я решилась. Достав дневник из коробки, я вернулась на прежнее место на уголке сундука, где было чуть светлее.

Да, я хорошо помнила свое разочарование и бессильный гнев, который я испытала, когда, вернувшись домой месяц назад, поняла, что Кэрол-Линн потеряла память и что теперь она никогда не вспомнит того, что случилось, и никогда не попросит у меня прощения. Ну а я, со своей стороны, никогда не узна́ю ее историю и не пойму, что во мне казалось родной матери столь отвратительным, что она предпочла удрать от меня на другой конец страны.

Бутси в свое время любила повторять, что ничто на свете не случается просто так. Вероятно, я не просто так пришла на чердак, не просто так увидела ее меховой жакет и наткнулась на дневник Кэрол-Линн. Сейчас мне казалось, что Бутси стоит рядом и ненавязчиво, мягко, как умела она одна, убеждает меня его прочесть.

Наконец я решилась и раскрыла тетрадь. На титульном листе красовалась мамина подпись, и я почувствовала, как у меня защемило сердце – ведь я никогда не видела ее почерка и не могла бы сказать, что она сделана ее рукой, если бы там не значилось: «Дневник Кэрол-Линн Уокер Мойс». И чуть ниже: «Начато в 17-й день рождения, 5 августа 1962 г., Индиэн Маунд, шт. Миссисипи».

А ведь я даже не помнила, что день рождения матери приходился на пятое августа. Точнее, я этого просто не знала, да и не особенно интересовалась. Мне это было просто ни к чему.

Я пересела на пол, оперлась спиной о сундук и начала читать.

* * *

Вернуться к реальности меня заставил громкий лай Снежка. Разминая затекшие ноги, я попыталась определить, сколько времени я провела на пыльном чердаке, и не смогла. Я то погружалась в чтение с головой, то глубоко задумывалась над историей моей матери и не замечала, как летят минуты и часы. И не удивительно – ведь то, о чем говорилось в дневнике, слишком тесно переплеталось с моей жизнью и с моей судьбой. Я как будто увидела собственное прошлое совершенно другим, не таким, каким я привыкла его считать, и увиденное поразило меня до глубины души.

Мое прошлое как будто переписали заново.

Да, я потеряла Кло и по-прежнему чувствовала сосущую пустоту внутри, но тяжелая дверь понемногу открывалась, и в щель уже проник первый лучик света.