Одна судьба на двоих

– Извини, – примирительно произнесла я. – Мне жаль, что тебе пришлось с таким столкнуться.

– У тебя теперь будут неприятности? – напряжённо спросил он, бросив на меня быстрый взгляд. – Она всем раззвонит…

– Нет, – помотала головой я и улыбнулась. – Нет, кто ей поверит? У неё нет никаких доказательств, её и слушать никто не станет… Ну, может, какая-нибудь техасская жёлтая газетёнка местного значения черканёт статейку, на которую никто не обратит внимания. Даже если она и напишет об этом на каком-нибудь форуме в Интернете, кто её послушает?

Мне очень хотелось верить, что всё так и будет.

– Поехали, – наконец сказал Гриша, тряхнув головой. – Пока тебя здесь не заметил ещё кто-нибудь.

Я повернула ключи в замке зажигания, выжала газ, и машина рванулась с места.

До уединённого домика на озере, который сняла для нас Бет, мы добрались уже ночью и потому толком не успели ничего рассмотреть. Я видела только отблеск луны в чёрной зеркальной глади, высокие деревья и траву, достающую почти до коленей, ощутила влажный свежий запах зелени, прохлады и пресной воды – всё это было мне непривычно после солнечной Калифорнии, однако в то же время напоминало о детстве, о тех годах, когда мы с Гришей ещё были вместе и считали, наивные, что так будет всегда. В темноте мы кое-как въехали во двор подготовленного для нас домика. Над нашими головами автоматически зажёгся тусклый свет, но мы всё равно не смогли ничего рассмотреть толком. Лишь деревянное крыльцо, перила и дверь. Я в темноте ухватилась за Гришину руку, и мы вместе вошли в домик, где должны были провести наш своеобразный медовый месяц.

– Я, наверное, должен перенести тебя через порог? – пошутил Гриша.

А я замотала головой.

– Не надо. Просто… просто войдём.

Здесь витали запахи моего детства. Пахло древесной стружкой, каким-то особым сладковатым запахом деревянного дома, а из окна – водой, небом, лесом, землёй, травой, цветами, листьями…

Мы оба страшно устали – я от того, что провела почти одиннадцать часов за рулем, Гриша – от того, что уже вторые сутки находился в дороге. А потому даже осматриваться не стали, просто побросали вещи и отыскали спальню.

Когда я вышла из душа, в комнате было темно, так что мне пришлось остановиться на минуту и поморгать, чтобы привыкли глаза. В большом окне виден был серебристый диск луны с отломленным краешком, лохматые кроны деревьев. Где-то чуть поодаль блеснула серебряным бликом чёрная гладь озера.

В комнате же рассмотреть можно было только большую кровать и черный силуэт на ней. Я подошла и несмело присела на край постели. Всё у нас с Гришей сейчас было так шатко, так непрочно, что страшно было неосторожным словом или жестом всё разрушить.

Гриша потянулся ко мне и осторожно, бережно взял в ладони мою руку. Наверное, и он чувствовал это повисшее в комнате напряжение. Он поднёс мою руку к губам и осторожно перецеловал пальцы, прикоснулся к мизинцу кончиком горячего языка, и меня словно прошило электрическим разрядом. Охнув, я подалась к нему, обхватила руками, припала, всей кожей ощущая его гибкое, поджарое, сильное тело. Губы его прижались к моим губам, одновременно успокаивая и подчиняя, заставляя раскрыться, убеждая, что всё в порядке, всё хорошо. И теперь вдруг все промедление последних часов показалось мне нелепостью. Ведь Гриша наконец-то был рядом.

Гриша всегда умел меня чувствовать как никто другой – он перестал осторожничать, смял меня неистово, почти грубо и опрокинул на кровать. Мы с ним сплелись, вцепились друг в друга, будто боялись отпустить, стали единым целым. Не только чувствами, мыслями и желаниями – душой и телом. Гриша покрывал горячими поцелуями моё лицо – виски, щёки, лоб, губы, собирал мои слёзы губами, и мне хотелось, чтобы этот миг не кончился никогда, чтобы мы остались вот такими – впаянными друг в друга – навечно.

Утро вкатилось в окно, наполнив нашу спальню золотистым солнечным светом. И я, открыв глаза, впервые оглядела комнату. Все здесь было сделано очень просто – обшитые деревянными панелями стены, две картины с непритязательными пейзажами – видимо, повторявшими виды за окном. Белое хлопковое постельное бельё, на прикроватном столике – ваза с полевыми цветами и колосками. Видно было, что нас здесь ждали – похоже, Бет связалась с компанией, которой принадлежал этот домик, и обо всем условилась.

Гришина рука обнимала меня поперёк груди, я аккуратно выбралась из-под неё, обернулась и принялась рассматривать его, спящего. Высокие скулы, упрямый подбородок с пробивающейся утренней щетиной, спокойно сомкнутые веки, чуть выгоревшие на кончиках ресницы.

Гриша, кажется, почувствовав во сне мой взгляд, поморщился, сонно пробормотал что-то и вдруг открыл глаза. Поначалу ещё тусклые, замутнённые сном, они, увидев меня, сразу же вспыхнули, словно в них мгновенно заплясали солнечные зайчики. И была в этом такая простая искренность, такая радость, что у меня сдавило горло. Я знала, уверена была, что он ценит меня больше всего на свете, никогда не обидит, не предаст. Он – мой, а я – его, до самой последней клеточки. Вот так просто.