Однажды…

Настоящим испытанием моей жизни стало желание не только найти эти крылья, но и сохранить их… Моя прошлая жизнь лежала передо мной покрытой пылью толстой книгой, которую предстояло прочитать и переосмыслить. Иначе бы депрессия добила меня окончательно.

Помню, как тогда меня буквально терзали мысли, рожденные одиночеством, болью от потери близких людей. Свои крылья я сломал из-за собственной глупости.

Очень хорошо помню, как мне удалось удержать в памяти тот день, когда я принял окончательное решение попытаться восстановить разрушенное. Это была суббота.

Прошло ровно полгода после потери близких мне людей. Я зашел в спальню отца и матери, в которую не заходил несколько месяцев. На шкафу увидел знакомый силуэт скрипичного футляра. Усевшись на пол и положив футляр на колени, смахнул с него пыль, глубоко вздохнул и стал открывать на нем замки. Левый поддался легко, правый начал заедать как в минуту нашей первой встречи. Грустно улыбнувшись, по старой привычке я стукнул кулаком по кожуху сверху, замок мигом открылся. Еще секунда, и вот она, красивая печальная «Итальянка», оказалась в моих руках (так мама называла мой инструмент).

Нежно погладив гриф скрипки, я вдруг ощутил, как мое сердце стало биться чаще, и по рукам пробежала легкая дрожь. Придя в себя, я достал смычок, встал в центр комнаты и, к своему удивлению, безошибочно, с легкостью стал играть Антонио Вивальди «Летняя гроза». Комната наполнилась звуками, я закрыл глаза и почувствовал, как по щекам побежали слезы. В голове закружились картинки событий, с которых началась вся эта история…

Мои родители с юных лет мечтали быть актерами, оба безуспешно пытались несколько раз поступить в разные театральные вузы, но так и не смогли покорить своими талантами строгих знатоков театрального дела. Но жизнь без театра они себе не представляли. Папа выучился на декоратора-бутафора, мама стала гримером.

Познакомились они в театре. Молодые люди, смирившиеся со своей судьбой, быстро нашли общий язык. Вскоре полюбили друг друга. Папа всегда смотрел на маму как на божество, считал, что она чудесно пела. Мама в отце видела настоящего актера, которому просто не дали шанс из-за его фамилии – Ефремов. Она была убеждена, что в театральном мире двух Ефремовых быть не могло, поэтому талантливому мужу была уготована судьба украшать сцену, на которой он, по маминому разумению, должен был блистать.

Папа смеялся над теорией мамы, обнимал, называл своей богиней… Так время от времени его тщеславие получало маленький подарок от любимой женщины.

Над моей судьбой несостоявшиеся артисты решили потрудиться с особым рвением. Театральный мир для меня был закрыт, мама решила сделать из меня великого музыканта. Переговоров со мной не велось, а когда мне исполнилось четыре года, мама отвела меня на прослушивание.

В музыкальной школе ей объяснили, что прием ведется лишь с пяти лет, но мама уговорила директрису сделать для нас исключение. В музыкальную школу я поступил на год раньше других детей. Музыкальная школа оказалась лишь началом моего творческого пути.

В шесть лет меня записали на бальные танцы. Я рос за кулисами, часто бывал на сцене театра, где служили мои родители (слово «работать» они так и не приняли). Поэтому мир искусства для меня был родным. Усмешки сверстников по поводу девчачьих увлечений меня вовсе не трогали.

Как любому нормальному ребенку, в летние каникулы мне хотелось гонять мяч в школьном дворе, вместо изнурительной игры на скрипке или выступлений в оздоровительных лагерях с танцевальной программой. Но родители оказались непреклонны, они утверждали, что мальчишеские игры приводят только к травмам и проблемам. Уважающий себя человек обязан посвятить себя без остатка только искусству.

Хореография не стала моей судьбой, но позже она позволила без труда научиться охмурять девчонок на дискотеках. Приобретя великолепную осанку и отличное танцевальное умение, я мог закружить в вальсе любую понравившуюся мне девочку, на зависть моим сверстникам-топтунам. Так я называл танцоров, движения которых больше напоминали топтание на одном месте. Это помогло мне раньше всех в классе познать женщину.

На вечере встречи выпускников я выступал с номером от школы и произвел впечатление на красивую двадцатипятилетнюю выпускницу прошлых лет. На дискотеке я несколько раз приглашал на танец эту шикарную брюнетку, с которой под покровом ночи в классе английского языка я познал язык страсти…

После окончания банкета за красоткой приехал ее жених. Мне было не по себе, я даже решил побороться за нее. Но девушка улыбнулась, прикоснувшись к своим губам указательным пальцем, попросила не выдавать нашего секрета и удалилась под руку с мужчиной, которому с такой легкостью изменила.

Эта история меня ошеломила. Но послевкусие от прикосновения к взрослой жизни было слаще, чем горечь от проявления легкомыслия представительницы женского пола. Ощущения от полыхнувшей страсти наполнили мою игру на скрипке иным звучанием. Перемены ощутила даже мама и сумела заставить меня все рассказать.