Однажды ночью в августе

– Он-н-н оч-ч-чень страдал, – попытался объяснить Тасос. – Он-н-н восп-п-принимает эт-т-то…

– Он воспринимает как личное оскорбление, если кто-то в его присутствии начинает критиковать левых за совершенные ими зверства, – вмешался брат Тасоса, Петрос.

Тасос заикался, и порой его трудно было понять, но Петрос всегда оказывался рядом, чтобы закончить предложение за брата. Возможно, именно по этой причине Тасос вообще редко вступал в разговор, зато он был сложен как бык и мог работать за двоих.

– Должно быть, ему кажется, что люди оправдывают пытки, которым он подвергся, – высказал предположение Манолис.

Официант спокойно вымел из-под их стола битое стекло и поднял разбросанные стулья. Это явно была не первая вспышка Михалиса. Впрочем, на следующее утро он вновь появился на верфи в своем обычном жизнерадостном расположении духа. Судя по всему, прошлое оставило глубокие следы скорее на его душе, нежели на теле.

А если бы шрамы избороздили тело Мильтоса, их все равно никто не разглядел бы за татуировками, покрывающими его торс, шею и руки. Такое количество татуировок было редкостью даже для пирейских верфей, и больше всего на свете Мильтос любил во время обеда рассказывать истории, связанные с каждым из рисунков на его коже: когда и где он был набит, что означает и тому подобное. Татуировок насчитывалось великое множество, их не было разве что на лице Мильтоса, поэтому, казалось, истории эти никогда не кончатся.

– Знаешь что, Мильтос, – с восхищением в голосе как-то заметил Манолис, – однажды мне довелось побывать в парижском Лувре. Так вот, даже он не может похвастаться такой обширной коллекцией произведений искусства.

Мильтос не смог сдержать улыбку.

– А это что? – спросил Манолис, указывая на ряд цифр. – Это меньше всего похоже на картину маслом.

Он не успел сосчитать точно, но ему показалось, что цифр там не меньше шестнадцати.

– Это, – ответил Мильтос, указывая на первые восемь, – день, когда я убил того гада. А остальные восемь – день, когда я вышел из тюрьмы.

Речь шла об убийстве из мести. Мильтос отсидел за него полный срок и ни о чем не жалел. Манолис знал, что однажды Мильтос расскажет ему всю историю целиком, но время обеда заканчивалось. Их ждала работа. Предстояло провести за удалением краски с корпуса корабля еще не один месяц.

Рука Ставроса также была обезображена шрамом, однако он был самым неразговорчивым из всей команды, и Манолис так и не узнал, откуда у него этот след от ожога. Он предположил, что Ставрос получил его еще в детстве.

Пока Манолис изучал истории жизни своих новых друзей, они, в свою очередь, присматривались к своему товарищу. В конце концов мужчины пришли к выводу, что в Пирей Манолиса привело какое-то несчастье. Об этом им поведал зейбекико, но расспрашивать Манолиса они не решались. Придет время – и он сам расскажет. А до тех пор они будут уважать его право на неприкосновенность частной жизни так же, как он уважал их личные границы.

Глава 7

Шли недели, приближался день суда над Андреасом. И Манолис решил написать Антонису, чтобы узнать последние новости. В письме он рассказал другу, где остановился и чем занимается, и теперь ждал ответа.

Антонис обрадовался письму Манолиса. Хорошо, что тот в безопасности и не на другом конце света. Он показал послание своей сестре Фотини, предварительно взяв с нее обещание, что она никому не расскажет о его содержимом. Брат с сестрой всегда были близки, и Фотини никогда не выдавала секретов Антониса, если он просил ее об этом.

К тому времени все в округе уже знали, что у Манолиса с Анной была связь. Антонис не осуждал своего друга, скорее, новость заставила его еще больше презирать Анну.

– Она втоптала в грязь всех, с кем ее сводила судьба, – процедил Антонис сквозь зубы.

Фотини была не согласна с братом.

– Не будь таким мстительным, Антонис, – раздраженно ответила она. – Анна сполна заплатила за содеянное, ты не согласен?

– Теперь настала очередь Андреаса, – тихо добавил Антонис.

– Прошло столько лет, – покачала головой Фотини, – а твоя злость так никуда и не делась.

Они сидели в одном из баров Плаки и пили кофе. Допив свой кофе, Антонис вытряхнул остатки на пол.

– В любом случае, откуда Андреас знал, что у тебя есть чувства к Анне? – помолчав, проговорила Фотини.

Антонис пожал плечами.

– Думаю, он и не знал. Но это ничего не меняет, – твердо сказал он. – Я видел Андреаса Вандулакиса почти каждый день в течение более чем десяти лет. И все это время он смотрел на меня, как на грязь под ногами.

Во взгляде Фотини светилось сочувствие. Высокомерие в отношении подчиненных было фамильной чертой Вандулакисов.

– Думаю, Анна с Андреасом друг друга стоили, – решительно подытожил Антонис.

– Пожалуйста, перестань, Антонис. Нельзя быть таким злым. Это переходит все границы. Не забывай, что Анна была сестрой Марии. А Гиоргос… Эти люди нам как родные.

С последним утверждением Антонис спорить не стал. Действительно, с семьей Петракис их связывала почти вековая дружба. Молодой человек обнял сестру и ушел.