Однажды осмелиться…

Мальчишка с силой дернул дверь, и она подалась. Приятный такой мальчишка. Шалопай. Типичный распоследний холостяк. Так и не продумала — что говорить, если Шлыков спросит, семья у нее или одна она. Не врать же; но, если тут все такие вольные птички, не впишется она в эту компанию.

Нет, она не жалела, что родила Степу, — потому что это был не кто-то, а Степа, солнышко, радость. Но что-то казалось ей безвозвратно утерянным или, вернее, уже неуловимым. Вот эта беззаботность, с которой мальчишка вошел следом за ней, скинул дубленку. Он жил, как хотел, и она внезапно почувствовала себя взрослой и чужой здесь.

28

— Нико! К тебе!

Ничего себе начальник: «Нико».

Оленька остановилась посреди уставленной столами комнаты и принялась расстегивать шубку. Эту шубку купили на рынке два года назад, стоила недорого, но смотрелась прелестно. Мех, выкрашенный в глубокий синий цвет, был нежнейшим на ощупь, и в метро, без перчаток, Оленька то и дело поглаживала его. Шубку она надевала редко — сносится такая вещь быстро, да и холодная она, до колен даже не доходит. Расстегнуть, но не снять.

Оленька потерянно стояла посреди комнаты, Шлыков не появлялся. Какая-то блондинка сидела за одним из компьютеров и сонно щелкала «мышью». Комната походила на место побоища — несколько столов, заваленных бумагой и всякой канцелярской ерундой, были сдвинуты к стене, в углу громоздились картонные коробки и образовалось стихийное кладбище пластиковых стаканчиков. Больше ничего не напоминало о минувшем празднестве.

— Простите, а мне здесь ждать Николая Сергеевича или пройти куда-то?

Блондинка оторвалась от экрана:

— Нико-о-о! К тебе пришли! — И Оленьке: — Проходи, в эту дверь и сразу направо. Он по телефону говорит.

Оленька запомнила эту минуту до мелочей: как она переступила порог комнатки и замерла, не зная, выйти или уж не суетиться; как Шлыков вел пальцем по календарю на стене, договариваясь о сроках, — стоял к ней спиной: слегка вьющиеся русые волосы, кинутый на плечи белый свитер (рукава спереди болтаются). Стол — не простой, как те, что в проходной комнате, а широкий, светлого дерева, — на нем стопки глянцевых журналов, бумаги, чашка, на медведя рассчитанная. Ноутбук.

— К двадцать седьмому… Постараемся. Ладно, будь здоров, ко мне пришли.

Что располагало больше — эта дружеская манера, в которой он говорил по телефону и после обратился к ней, нажав кнопку отбоя, или низкий голос, так шедший ему? Оленька смотрела, как завороженная, на прядь волос, упавшую на лоб, на небрежно завязанные на груди белые рукава. Бывает же: умен, красив и свободен. Слишком все это — для Оленьки. Да для кого — не слишком? Это та рыба, что всегда прорывает сеть. А рыбачки сопли потом размазывают. Не надо ее ловить, дурочки. С ней надо плавать вместе. Плавать с ней или за ней плыть. А дурочки — можно не сомневаться — ухватить пытаются.

— Оля?

— Да…

— Шлыков. — Руку протянул. — Что в шубке-то стоишь? Садись. Только что с генеральным говорил, двадцать седьмого номер сдавать. В праздники сможешь выходить?

— Да.

— Ты мне нужна с завтрашнего дня. Уволилась уже?

— Я предупредила их, что скорее всего уйду. Вы же хотели сперва встретиться…

— Вот и встретились. Да, у нас тут все на «ты».

Кивнула.

— Завтра сможешь выйти?

— Да.

— Сама пишешь?

Странное возникало ощущение. Шлыков говорил с ней, будто знал ее давно и будто у них сложились доверительные отношения. И правда — ему шло это дружеское «Нико»… хотя и хлесткая фамилия тоже шла.

— Нет, не пишу. Вы… ты уже по телефону спрашивал…

— Не получается или не пробовала?

— Не просили никогда. Я же просто корректор.

Сказала — и пожалела. Царь Петр в охрану только здоровых лбов себе под стать брал. Небось и Шлыкову не хочется кого попроще.

— Статья нужна. Всё о сноубордах. С юмором. Агрессивная. Если без картинок считать — планируй на разворот. Завтра приноси что получится.

— Николай, но я их в руках никогда не держала, сноуборды эти!

— А ты думаешь, журналисты пишут только о том, что в руках держали? Делай что хочешь, консультируйся где хочешь. Интернет позволен, но злоупотреблять не советую. Идея ясна?

Оленька подумала, что рано сказала в «Доме и офисе», что уходит.

Перед ней лег журнал с девицей на обложке; ничего так девица, в меру одета.

— Посмотри, это пилотный номер. В продажу, понятно, не поступал. Заголовок тяжелый.

— «Последний холостяк»… Да нет вроде…

— Оля, ну не видишь разве? Не бьет по глазам. Хлеще нужно. Голову ломаем.

— А почему не назвать просто «Холостяк»?

Улыбнулся:

— Потому что это просто.

— Ну не знаю… Назвать «Холостяк» и внутри латинскими буквами написать «last». Ну, last, «последний»…

Шлыков смотрел на нее, и она поняла — попала в десятку. Вот этой ерундой, полубредовой идеей она обошла всех дурочек, что смотрят на него и пускают слюни.

Взял лист бумаги, написал размашисто: «XOLASTЯK».

— Обалдеть. Олька…

Оленька чувствовала, как губы растягивает улыбка. Будто расстояние между ними резко сократилось. Будто она выросла на семь сантиметров. Это «Олька» звякнуло веселой монеткой.

— Пять мужиков голову ломали.