Однажды осмелиться…

Странно стоять рядом с этим — почти инопланетным — существом. Упитанный такой. Лоснится. Перышки — один к одному, как чешуя. Знаменитый «фрак»: рукава-крылья кажутся и вправду чешуйчатыми (снизу белые! — извини, Эрни, я только посмотреть), на молочную «рубашку», там, где «ворот», пролито желтое, такое же желтое — за ушами, будто память о солнышке, она ох как согревает полярной ночью… или это такой «шейный платок», в дополнение к костюмчику?

— Кэт, а он еще вырастет?

— Куда ему… И так — вчера измерялись — девяносто два сантиметра. Хотя бывают и по метр двадцать.

— Вот это да… Кис-кис-кис… Иди сюда… Не хочет. А почему он в тапках ходит?

— Привык.

Пингвин привык носить тапочки на Южном полюсе. Ничего удивительного. А когда пингвины прыгают в полынью (или что там?), то обувку на льду оставляют. Картина маслом: величественные ледяные горы, снега — куда хватит глаз, полоска воды и вдоль нее, в три ряда, пестрая шеренга тапок.

— Да нет, это на станции ему выдали. Чтобы лапу не поранил. Мало ли что на полу валяется. А теперь не отучишь. Да и не надо: у Дэйва полы не застелены.

— Уедешь в Австралию?

— Кенгурят «печеньками» кормить…

К кофе Кэт подала шоколадные конфеты и сухари с изюмом. С сухарем она проделывала фокус: быстро обмакивала в кофе, а потом откусывала сырое место, но не передними зубами, а коренными. Смешная… Ей было, наверно, под полтинник, но выглядела она здорово — даже теплый свитер грубой вязки с высоким воротом (оттуда!) не мог скрыть, какая она изящная, ни капли жира. Такая… дикая кошка.

— Алена, я жуткая эгоистка. Даже не спросила, чем ты занимаешься.

Повела плечом:

— Стихи пишу.

— Правда? Можно будет почитать?

Непонятно, как оно вырвалось:

— Да.

38

Вспомнили об Ольге. Рассказ вкратце: малыш растет, серьезный такой; ушла из глянцевого мужского журнала, подалась в «Гринпис»; сейчас носится, планету спасает, она так долго искала… этот свой «смысл».

— Да? — Кэт разливала по второй чашке кофе, остановилась. — Она казалась мне вполне обыкновенной, Оля.

— Просто она тогда еще не нашла себя. Это же обыкновенно — себя не найти. Вот и была как многие.

По коридору важно протопал Эрни: в сторону ванной. Кэт поднялась:

— Сварился, бедненький, вон как дышит. Пойду душ ему включу.

Алена слышала, как Кэтрин приговаривала: «Не съем я твои тапки… Нельзя в них под воду, Эрни. Дай лапу…» Удивительно, как Олька умудрилась изменить свою жизнь. И все благодаря мальчику-кайтеру, у которого она двух слов для статьи не могла вытянуть. Ведь это он ее в «Гринпис» привел. А встретила она его благодаря Николаю. А вот кто Николаю ее телефон дал, история умалчивает. Но именно этому кому-то Олька и должна «спасибо» сказать.

— Так где она сейчас?

Кэт вернулась, вытирая руки махровым полотенцем.

— В Мончегорске. Это на Кольском полуострове.

— С кем воюет?

— Не «с кем» — «с чем»… С ветром. Там огромное озеро — до мая подо льдом, — у подножия Хибин. У нее друг участвует в соревнованиях по кайтингу, ну и она с ним поехала — тоже уже неплохо с парусом управляется. Я не видела, но ее муж говорит…

— Она все с тем же?

— Ну как бы да.

— Бывает «да» или «нет». А «как бы» выдумали подростки, потому что сами еще не знают, чего хотят. А что, кайтер больше чем друг?

— Сложно там все. У нее все всегда сложно.

— Неужели? Я помню ее счастливой мамашей, — Кэт обмакнула в кофе сухарь.

— Думаю, она никогда ею вполне не была. Но я мало о ней сейчас знаю — почти не видимся.

— Некогда?

— Нет. Просто… — Алена себя не узнавала: вот так, легко и откровенно она только с Иосифом могла говорить. — Просто Олька думает, что мы мужика не поделили. А это не так.

Кэтрин улыбнулась:

— Ты сейчас с ним?

— Нет. Месяц назад за дверь выставила.

— Жалеешь?

— Не знаю… Но мне стало его не хватать.

39

И рассказала, сбиваясь, ничего не пряча: сильный и умный, любит, семью даже оставил — тут Кэт подняла бровь, — но женщину в женщине ценить не умеет — ему талант подавай, смелость, «позитив», как он говорит…

— Кэт, я не против этого всего, но ведь нельзя же постоянно ходить в доспехах, силу демонстрировать. Я так долго не могла позволить себе быть слабой — в детстве, и потом тоже…

— Как и я.

— Вот видишь… И теперь хочется быть просто…

— Женщиной. Только он этими «просто женщинами» сыт по горло, да?

Алена кивнула.

— Я одного такого типа знала… И что, не звонит он тебе?

— Нет. Гордость демонстрирует.

Алена задумалась.

— Знаешь, Кэт, даже не это меня останавливает. Ну, сильный человек хочет, чтобы рядом был такой же, не мямля. Не страшно. Но он… как тебе сказать… будто бы он живет только в реальности, понимаешь? Будто он не мечтает, а планирует. Ему прочти стихи — не услышит. Покажи картину — не увидит. Будет на рамку смотреть и — как сделано. Вот эта твоя акварель в коридоре, да? Я еще не знаю, что в ней, ведь нет ничего, за что можно зацепиться — ни одного живого существа, ничьих глаз, лиц, ничего. Просто земля оживающая и потоки воды, «хляби небесные». Но это… будто настроение. Будто глоток воды. Ее хочется выпить, эту акварель. А он бы не понял.

Кэтрин молчала, смотрела перед собой.