Однажды в Бишкеке

Меня одолевает огромное искушение писать в жанре «Мой Сэлинджер». Рассказать, как в юности я впервые прочел его в переводе Райт-Ковалевой, а на обложке была картинка «Сын Альберта», очень, кстати, подходящая; как потом я читал его по-английски в рассыпающемся американском издании и как первый раз ко мне пришло ощущение, что я люблю и понимаю английский язык. Еще я мог бы похвастаться, что читал «Над пропастью» на пяти языках, и, кстати, иврит единственный из всех перевел название буквально: «Тафсан бе-сде а-шифун», если кому интересно. Потому что по-итальянски, например, роман называется «Молодой Холден», а по-испански и того хлеще: «Таинственный охотник».

Но я не стану писать в жанре «Мой Сэлинджер». Лучше буду отклоняться. Поотклоняюсь туда-сюда и, если повезет, сумею пролить свет на так называемую «загадку Сэлинджера». И, как заправский фокусник, снисходительно раскрывающий в конце представления секрет кунштюка, продемонстрирую широкой публике, что мастер ни в чем не перешел естественных законов бытия. Нет никакой загадки. В этом разговоре я исхожу из того, что читатель знаком с текстами, а если нет — попрошу его поскорее это сделать, как Симор просил свою глупенькую жену Мюриэль выучить немецкий и прочесть Рильке, потому что это — единственный великий поэт нашего века.

Холден Колфилд, герой главного романа Сэлинджера, разобран критикой со всех возможных ракурсов. Чаще всего в нем видят подростка-невротика, болезненно воспринимающего действительность. Пишут об этом — с той или иной степенью сочувствия — взрослые дяди и тети, которые давно уже нашли ответы на все те проклятые вопросы, которые мучают героя. Поэтому, отдавая дань его духовному поиску, они боятся признаться себе, что нашли не ответы, а компромиссы.

Дяденьки и тетеньки ставят ему различные диагнозы; некоторые даже строят предположения о его дальнейшей судьбе — говорят, что не станет Холден долго ловить детей над пропастью во ржи, потому что вскоре ему надоест и он просто уйдет. Единственный в романе «хороший» взрослый, мистер Антолини, умный, пьющий, искренне пытающийся помочь Холдену, ставит его перед былинной развилкой: «Может быть, ты дойдешь до того, что в тридцать лет станешь завсегдатаем какого-нибудь бара и будешь ненавидеть каждого, кто с виду похож на чемпиона университетской футбольной команды. А может быть, ты станешь со временем достаточно образованным и будешь ненавидеть людей, которые говорят: „Мы вроде вместе переживали…“ А может быть, ты будешь служить в какой-нибудь конторе и швырять скрепками в не угодившую тебе стенографистку…»

Но ни критики, ни мистер Антолини не желают отдавать себе отчета в том, что ни до какой взрослости Холден, конечно же, не доживет и не придется ему швырять скрепками в стенографистку. Он погибнет так же, как это случилось с Симором — героем эпоса о Глассах, покончившим с собой во время медового месяца. В мировосприятии Сэлинджера, выживают в этом мире те, кто успешно пользуется услугами психоаналитика, «который умеет приспосабливать людей к таким радостям, как телевизор, и журнал „Лайф“ по средам, и путешествие в Европу, и водородная бомба, и выбор президента, и первая страница „Таймса“, и обязанности Родительско-Учительского совета Вестпорта или Устричной гавани, и Бог знает к каким еще радостям восхитительно нормального человека».

Холден не выживет, потому что не откажется от вопросов, на которые не существует ответов. И я не про то, куда деваются утки, когда замерзает озеро в Центральном парке, — с этим вроде бы уже разобрались. Я про то, как жить, когда есть бедные и богатые; когда никак не сойтись сексу и любви; и когда — что самое страшное — несправедливость этого мира не внешняя, а заложена в тебе самом.

Другая героиня Сэлинджера, красавица и умница Фрэнни Гласс, пошла стезей а-ля Достоевский, бесконечно повторяя молитву странника «Господи, помилуй мя!» Довела себя до нервного срыва. И вот ее брат Зуи отчаянно пытается ей помочь, ведет с ней нескончаемую экзистенциальную беседу, заранее обреченную. Зуи так переживает за сестру, что лихорадочно ищет чуда. Зуи мечтает:

«Мне кажется, что где-то в закоулках нашего города должен отыскаться какой-то психоаналитик, который мог бы помочь Фрэнни. <…> Но я-то ни одного такого не знаю. Чтобы помочь Фрэнни, он должен быть совершенно не похож на других. Не знаю. Во-первых, он должен верить, что занимается психоанализом с благословения Божия. Он должен верить, что только Божией милостью он не попал под какой-нибудь дурацкий грузовик еще до того, как получил право на практику. Он должен верить, что только милостью Божией ему дарован природный ум, чтобы хоть как-то помогать своим пациентам, черт побери. Я не знаю ни одного хорошего психоаналитика, которому такое пришло бы в голову… Но только такой психоаналитик мог бы помочь Фрэнни».

Дело ясное. Ни Фрэнни, ни другим героям Сэлинджера помочь не может никто, кроме волшебника. Но волшебников не бывает. Бывают гениальные писатели.