Однажды в Лопушках

Я сунула руку в карман. Из-за него все! Из-за кровавого камушка, который… который способен… тьма в нем стучится, просится на волю. И сердце отвечает на этот стук. Оно то алым становится, то гаснет, то снова… ну же!

Я твоя хозяйка!

Я… приказываю…

Камень стал нагреваться. Я… приказываю! Я не умею приказывать. Да и по какому праву… кто я? Прапраправнучка Петра? Смешно, даже если так, то той крови во мне капля. Она уже давно размылась другой. И… и тогда мне только остается, что умереть.

Спокойно, Маруся.

Это… это не мои мысли.

Страхи мои, а мысли — нет. И давит на разум, рождает сомнения. Кто?

— Ты? — я поднесла камень к глазам. Он полыхал алым и черным, и, кажется, серым тоже. Он злился. Требовал свободы.

Её же мне обещал.

А еще власть. Невероятную власть над всем сущим. Ибо не было под солнцем мира яви твари такой, чья воля бы устояла перед тьмой первозданной.

Вот, в чем дело.

Он и вправду был жрецом, тот, кто сделал этот камень. Жрецом и отступником, который посмел взять то, что ему не принадлежит. Зачем он так поступил? Понятия не имею. Но теперь я видела истинную тьму, ту, что неподвластна воле человеческой.

Кровь?

Кровь ничто, а тьма вечна. Она была и будет. И не хватит у меня силы воли обуздать «Средоточие тьмы». Но вот…

— Помоги мне, — попросила я шепотом.

И Николаев не стал задавать вопросов. Просто вновь распахнулись за спиной крылья, и ледяные иглы ветра пронзили их, чтобы отступить.

Даже ветер чует родню.

А я… мне… надо только добраться до алтаря. Недалеко ведь, дюжина шагов, если не меньше…

Раз и два.

Старик оборачивается. Его лицо искажает гримаса гнева, напрочь стирая все-то человеческое, что было в этом лице.

Три.

Тьма, потрепанная льдом, встречает вал огня. И факелы слепнут, потому что в пещере становится светло, как днем.

Четыре.

Старик вытягивает руку. Кожа с лица его оползает, плавится жаром, а одежда вспыхивает. Защитные чары не способны устоять перед бурей.

Пять и шесть. Он не чувствует боли. Или превозмогает её? Не знаю… главное, что с плавящихся пальцев его стекает волна силы. И эта волна разрезает что свет, что лед, сплетшиеся в каком-то противоестественном союзе.

Семь.

Он идет ко мне.

Он тянет эти руки. И губы шевелятся. Я даже знаю, что он говорит:

— Дай…

Я держу камень обеими руками.

— Он не твой.

Меня не слышат. Или не понимают. Второе вернее. Но алтарь уже близко. И кровь на нем горит, такая яркая. Кровь не бывает настолько яркой. И мне даже кажется, что меня обманули.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Восемь.

Николай встает за моей спиной, преграждая путь старику. Только… тот сильнее. Много сильнее. И мне бы поспешить, но ноги, что ватные… я иду сквозь воду.

Сквозь силу, которая воде подобна.

Я…

Калина тянет руки навстречу. И в глазах её я вижу слезы. Что за… она никогда-то не плакала. А теперь вот-вот разрыдается. Это неправильно.

Девять.

Осыпается стена. Совершенно беззвучно. Или я просто утратила способность слышать? Возможно. Главное, что я вижу, как стена осыпается, а в пролом выходит… существо.

Еще одно.

Десять.

Оно движется легко, будто танцуя, и вот взлетает секира, катится по полу чья-то голова. Чья? Того существа, которое служило старику.

Не одно.

Воин танцует. И я любуюсь этим танцем. Красиво… и снова не понятно. Идти. Еще пара шагов. Алтарь совсем рядом. Он чистый. Всегда чистый, сколько бы крови не пролилось.

А чужая тьма догоняет.

Она бросается, грозя накрыть темным валом, окутать, опутать, выпить досуха. И мне страшно. Настолько страшно, что я спотыкаюсь. И падаю.

И упала бы, но…

— Васятка?!

Откуда он взялся.

— Вставай, Марусь. Тут битва, а ты валяешься… — сказал Васятка пресерьезно и поднял руки, а потом хлопнул. От хлопка этого задрожали стены, и мне подумалось, что если нас всех тут вдруг засыплет, то это будет вполне даже логично.

Но я встала.

И… я некромант? Если так, то… надо позволить тьме меня защитить. Она слабее, но нам только и нужно, что время… алтарь чуть дальше, чем мне представлялось. Но я иду.

Мы идем.

И под ногами кружится пепел мертвых душ. Поднимайтесь! Волей моей… я не претендую на власть, но я не дойду. Просто-напросто не дойду.

Далеко ведь.

Еще шага три. А за спиной… мне страшно оборачиваться.

— Ну же, Марусь… — Васятка держит, не позволяя мне упасть. А треклятый артефакт пьет силы. И… и пускай. — Ты же сможешь! Мамка огорчится, если не сможешь…

И не только она.

И… я опять споткнулась. Упала. И падая уперлась ладонями в алтарь. Звякнул камень, вырвавшись из руки. А я растянула губы и сказала:

— Тебе, Мора…

С губы сорвалась красная капля и, коснувшись камня, ушла в него. А я… я все-таки потеряла сознание.

Николай понял, что умрет.

Понимание было ясным. А перспектива чудесного спасения весьма отдаленной. Но… это еще не значит, что он сдастся так легко.

Николай сделал вдох, отрешаясь от творящегося вокруг хаоса. Все-таки следовало признать, что некромантия куда более спокойный дар и такого разрушения, как стихии, не причиняет.

Сила откликнулась.