Однажды в Лопушках

Сперва пещеру окружили автоматчики в черной форме, глядеть на которую было неприятно, и Инга не глядела. Только… все равно получалось. Вот тащат огромную тушу зверя… медведь?

— Папа! — всхлипнула Ксения, готовая сорваться с места, но Олег удержал.

И правильно.

Эти, с оружием, боятся. И злые от своего страха. Еще ударят девочку ни за что ни про что.

— Он живой, — сказала Инга. — Спит только.

…и та, другая медведица, что в пещере с ними обернулась. И еще оборотни… волки. То есть, весьма условные волки, ибо в природе не бывает зверей подобного размера.

— Они… тоже спят?

— Скорее уж парализованы, — это произнесла старуха, что держалась рядом. — Зелье какое-то… видишь, и обличье не сменили.

И головой покачала.

— Но живы? — успокоившись, уточнила Ксения.

— Живы, — Инга могла ей ответить.

…и остальные.

Людей добавлялось. И все они, в отличие от них, спали.

— Это же… Марусина тетя! — воскликнула Ксения и подалась вперед, но Красноцветов снова её удержал. — А Васятка? Васятка где…

— Это кто?

— Брат Маруси. Он… он ребенок совсем!

Детей не было. Инга покрутила головой и, убедившись, что никого-то из детей не видит, сказала:

— Наверное, не здесь.

И хорошо.

А еще хорошо, что тела складывают кучно.

— А эти почему не спят? — поинтересовался нехороший человечек в алом облачении.

— Так… смирные? — предположил автоматчик, вперившись в Ингу взглядом. И она поспешно закивала, сгорбилась, затряслась, всячески демонстрируя ужас.

Верно, получилось, если человечек махнул рукой:

— Ладно, с них и начнем… а потом подносите по одному. И тела убирайте. Постарайтесь не создавать заторов…

— С-скотина, — сказал в спину автоматчик, а Инга согласилась, что, возможно, он прав.

А еще подумала, что самому автоматчику категорически не нравится происходящее. Что он, конечно, привык подчиняться, но сейчас в душе его крепли сомнения.

И страх.

Он знал, что ни ему, ни кому-то еще не позволено будет покинуть пещеру. Как знал, что выбор стоит между смертью тихой и смертью болезненной.

Инга вздохнула.

Матушка всегда-то умела людей понимать. И принимать. А вот у Инги этого не было. Во всяком случае, жалости она не испытывала.

— Нам… надо ближе туда, — она указала на камень, что виднелся в отдалении.

Встав на четвереньки, Инга поползла. Пробираться приходилось по телам, что лежали плотно, иные вовсе кучей. За ней наблюдали.

Красноцветов, который точно не хотел ближе к алтарю. Чуял его, пусть и спящего.

Ксения.

Автоматчик… отвернувшийся в другую сторону. Что ж, пусть так. Спасибо.

Инга все-таки добралась до края тел, именно затем, чтобы увидеть.

Эта часть зала будто возвышалась над другой. Пять ступеней всего, а будто путь на отвесную стену обрыва.

Над обрывом клубится сила. Темная. Растревоженная. Будто рой подняли. Инге жутко от того, что она видит. Но только она? Остальные чувствуют.

Люди.

И ежатся. И…

Кого-то подняли, потащили к алтарному камню, что пил горячий свет факелов. Положили. Растянули. И барабаны застучали быстрее, нервозней.

Мамочки…

Беломир отключился.

В какой-то момент. Правда, не сказать, чтобы надолго. Когда он пришел в себя, то понял, что жив. И совсем даже не обрадовался. Ныли ребра. И почки, кажется, тоже отбили. И все тело по ощущениям было чужим, переломанным. Но руки шевелились. Ноги тоже.

Достаточно.

Его вздернули.

Потащили. Кинули спиной на камень. Он хотел было сказать, что действовать надо мягче, но потом подумал, что не стоит. Все одно уже недолго осталось.

Руки захлестнули цепи, что характерно, тоже новые, блестящие. Непользованные. Но крепкие. Он подергал одну так, порядка ради, ибо приличной жертве положено вырываться и взывать о помощи.

На худой конец — о справедливости.

— Ишь ты, — восхитился кто-то. — Крепкий мужик.

— Отходите, — велели ему, и над головой Беломира возникла тень. Он голову и задрал, решив, что теперь можно, на алтаре бить не должны, как-то оно неуважительно по отношению к тому, кому жертву приносят. Тень превратилась в знакомого типа.

Как его… Синюхин.

И ведь, главное, он сразу Беломиру не понравился. Прямо-таки до скрипа в зубах и острого желания набить морду. Беломир решил, что если выживет, то больше не будет отказывать себе в малых удовольствиях.

Синюхин затянул какое-то заклятье.

На редкость занудное заклятье, и читает он его… неправильно? А это Беломиру откуда известно? И главное, ведь язык смутно знаком, но ощущение неправильности… будто фальшивит, что ли? Точно фальшивит, засранец этакий.

Обидно.

Тут жертвоприношение века, а они не подготовились.

— Фальшивишь, — сказал Беломир, и Синюхин споткнулся.

— Господин, может, его… — вмешался в беседу кто-то третий.

— Не стоит, — махнул рукой Потемкин-старший, который и человеком-то не выглядел.

И не выглядел.

И не был.

Это открытие уже не удивило. Верно, Беломир окончательно потерял способность удивляться. Просто сделал в памяти отметку.

— Так фальшивит же! — громче возмутился Беломир.

— Замолчи! — в бок пихнули.

— Неуважительно, между прочим…

— Да я… — Синюхин задохнулся от возмущения. — Я годы практиковался в старом языке.