Однажды в мае

Тучи нависли над городом, как перед бурей. В ночной тишине таилась угроза. Большинство жителей Праги готовились ночевать в подвалах. На Голешовицкой площади во всех домах происходило одно и то же. Подавленные страхом и неизвестностью люди с детьми постарше сидели плечом к плечу вдоль стен подвала. Бетонные балки и ржавые водопроводные трубы под пыльными, неровно оштукатуренными потолками, казалось, уравнивали всех, кто сидел здесь, — и бедных и богатых. Но почти все матери могли накормить своих детей лишь невкусным хлебом с примесью картофеля или холодной манной кашей, которая была сварена заранее. А домовладелица Мацоурова тайком грызла шоколад, который она достала у спекулянтов. Закутав ноги в плед из верблюжьей шерсти, она сидела отдельно от остальных в плетеном садовом кресле, которое принес ей дворник с балкона. Правда, она боялась раздражать людей, сидевших вместе с ней в подвале, и стыдливо засовывала в рот кусочки шоколада, стараясь делать это незаметно, но непривычный аромат выдавал ее тайну. Все лишь горько усмехались.

Домовладелец Мацоур, оптовый торговец с Роганской улицы, днем тоже приколол себе трехцветный значок, не желая отстать от других в проявлении патриотизма, но при виде первого же полицейского он предусмотрительно спрятал значок. Сейчас пан Мацоур отгородил для себя место в подвале двумя огромными кожаными чемоданами, перетянул их ремнями с миниатюрными, но прочными пряжками и привязал рядом с собой уродливую пучеглазую японскую собачку. Та истерически лаяла при малейшем шорохе.

Под низким бетонным сводом, который был затянут паутиной и запорошен пылью, рядом с кучей угля стояли детские постельки или простые деревянные топчаны с соломенными тюфячками. На них съежились испуганные, ничего не понимающие малыши. Тревога, которую матери не в силах были скрыть, отражалась в их простодушных круглых глазенках. Пищали грудные дети — им было душно в холодном, затхлом подвале.

Темные тени лежали под глазами усталых матерей, кое-где можно было увидеть и встревоженного папашу. Одинокие женщины устроились, съежившись, на стульчиках, ящичках. Некоторые супружеские пары сидели в обнимку, словно боялись, что ужасы войны скоро разлучат их. Несколько пожилых мужчин, прислонившись к стене, шепотом с увлечением вспоминали прежние войны.

Все облегченно перевели дух, как будто открылось окно, когда кто-то из квартирантов принес и включил небольшой приемник. Но не успел разгореться зеленый магический огонек, как домовладелица сердито запротестовала:

— А кто за электроэнергию будет платить?

У всех в глазах вспыхнуло молчаливое презрение. Владелец приемника достал кошелек и протянул Мацоуровой бумажку в десять крон:

— Вот вам в залог, чтобы вы из-за нас убытка не потерпели…

Домовладелица машинально протянула руку и тут же вздрогнула, как ужаленная. Она поняла насмешку. Все вокруг злорадно захихикали. Из ящичка загремело: «…призывают пекарей немедленно приступить к работе. Борющейся Праге нужен хлеб…»

— Тсс! — умоляюще зашептала одна из матерей, боясь, что этот громкий голос разбудит ее ребенка.

Звук приглушили, и продолжение фразы затерялось в неразборчивом шепоте.

Тщедушный бледный человек лет тридцати, по фамилии Фара, сидел с красивой черноволосой женой у постельки четырехлетней дочурки. Вот он встал и молча высвободил свою руку из судорожно стиснутой ладони жены.

— Лойзик… — испуганно взмолилась Фарова.

Но он погладил ее по иссиня-черным волосам и сказал просто:

— Ведь я пекарь! Слышишь, мы нужны…

На лестнице послышался стремительный топот подкованных сапог.

— Господи… Немцы! — воскликнула пожилая женщина и заломила руки.

Но двери, через которые только что вышел пекарь Фара, распахнулись, и в подвал вбежал Иозеф Стршельба в солдатской каске и с винтовкой в руке. Гошек уже с час, как разослал во все стороны своих посланцев.

— Все мужчины к мосту! На постройку баррикад! — крикнул хриплым, простуженным голосом Стршельба и свободной рукой вытер мокрое лицо.

Японская собачонка залилась бешеным лаем. Никак нельзя было предположить, что такое крохотное существо может наделать столько шуму.

— Убирайтесь вон отсюда со своим ружьем! Из-за вас здесь всех перестреляют. Или вы этого и добиваетесь? — набросился Мацоур на Стршельбу и отодвинулся от него в сторону, словно от зачумленного. Вытаращенные глаза и срывающийся голос придавали ему сходство с японской собачкой, увеличенной во много раз.

— Не связывайся с ними, пусть сами расхлебывают! — бессмысленно кричала пани Мацоурова.

— Тише!.. Вы разбудите детей… — взмолилась одна из перепуганных женщин.

Стршельба виновато улыбнулся, точно просил извинения за поднятый шум. Глаза у него глубоко ввалились от усталости. Уже почти все мужчины пробирались к выходу. Тут к Стршельбе подошла пожилая женщина и смущенно дернула его за рукав;

— А как женщины? Они могут помочь? Руки у нас тоже есть!

— Женщины тоже могут, понятное дело! — весело ответил Стршельба. — Всякий честный чех годен, коли у него сила найдется.