Однажды в СССР

А все почему? Конвенционные советские игрушки либо скучны, либо – дефицит. На какое преступление не решится советский школьник из-за польского водяного пистолета! Советские пистолетики и танчики иногда полный хлам, а иногда наоборот – будто бы сделаны на том же конвейере, что и настоящее оружие. Сломать такое для ребенка – задача нетривиальная. Поэтому сей процесс развивает у ребенка пытливость ума. И на выходе из октябренка или пионера мы получаем советского инженера.

Мальчишки веселят себя сами – самострелы различных конструкций, воздушки из велосипедного насоса, рогатки, луки.

Детство в Советском Союзе, конечно, счастливое, но с заметным привкусом естественного отбора, поскольку ребенок вне школы и до прихода родителей с работы обычно предоставлен сам себе. Есть, конечно, кружки и секции, но помимо них ребенок должен не свалиться с дерева, не разбиться на велосипеде, не утонуть в реке, не подхватить дизентерию от немытых фруктов, а от дрянного мороженого в бумажных стаканчиках – воспаление легких.

Выживший ребенок становился подростком, где его ждут более серьезные испытания – гонки на мопедах, игры с воздушками и луками.

Быть отличником и радостью родителей, надо сказать, не на много безопасней. Ибо если тебя встретят в переулках, кои здесь как на подбор темны, скрипка, может, и сойдет за ударный инструмент. Но победа достанется тому, кто с кастетом или с ножом.

В глазах задиры жертва всегда виновата. Хулиган не бьет отличника, потому что хочет, дабы последний лучше учился. Бьет, дабы утвердить свою ничтожную власть, бьет, потому что это в природе хулигана. И нет для хулигана большего врага, чем восставшая жертва.

Просто удивительно, что среди детей и подростков Страны Советов так мало калек.

Ну а если подростку удается уцелеть, то выходит он еще на более фатальный уровень – самопалы, кастеты, драки стенка на стенку.

–

…А лет десять назад здешняя молодежь, и без того не слишком мирная, вовсе раскололась. Номерные улицы поселка Апатова около Восьмых проходных частично снесли, а вместо частных домишек отстроили первые на районе девятиэтажные дома, куда, чтоб далеко не ходили, селили работников близлежащих заводов – людей из других районов и даже сел.

Остаток поселка совместно с аэродромовскими пришлых невзлюбил. Ответно заезжие полагали поселковых недалекими и деревенщиной.

– Ты за кого? За «Аэродром» или за «Поворот»? – спрашивали порой встречного.

Не угадавшего жестоко били… Разумеется, вне принадлежности поколачивали отличников, учащихся музыкальных школ и прочих очкариков. Но за своего «очкарика» могли отомстить.

И ведь бывало же, когда «аэродромовский» попав в армию и встретив парня с Поворота, бросался тому на шею, как к ближайшему родственнику.

Но в городе дело обстояло совершенно иначе.

Не было и месяца, чтоб в Парке Культуры не встал район на район, не схлестнулся до крови, до поножовщины. Ну, а где-то раз в год, почему-то обычно весной дело могло дойти и до убийства. И самое страшное начиналось именно после убийства. Сами похороны превращались в манифестации, на которые сходились и тысяча, и две.

После – несмотря на профилактические беседы, случались сходки, на которых могло быть вынесено только одно решение – мстить. Ночной город погружался в жестокость. И власти был известен только один ответ – противопоставить этому свою, милицейскую жестокость.

В этом что-то было: уж лучше пусть парень полежит с поломанной ногой, чем его похоронят с пробитой головой или же закроют за тяжкие телесные.

Через месяц противоборство стихало, поскольку общая ненависть к ментам объединяла молодежь.

Бывали и другие случаи, когда «Аэродром» и «Поворот» объединялись – тогда они именовались «Ильичевцами», и в пойме реки схлестывались с «Центральными». Тогда городской милиции становилось совсем тошно, и к ней ехала подмога со всей области.

Аркадий помнил те времена, когда многоэтажек не было, и, соответственно, дворовые войны велись более конвенционно. Он знавал стариков, которые именовали местность, где он вырос Пятыми Садками, которые вспоминали сенной рынок, некогда располагавшийся в районе номерных улиц.

И порой у Аркадия возникала ностальгия по отрочеству, по тому, что ему сейчас не шестнадцать лет. Это походило на тоску по местам, где ты никогда не был.

–

Квартира была двухкомнатной с крошечной детской. Аркадий избегал заходить в зал, где раньше спала и хранила свои вещи Светлана Афанасьевна. Следовало ее нехитрую одежду раздать соседкам, сделать перепланировку, жить далее. Но все это Аркадий откладывал.

Печаль и траур по смерти Светланы Афанасьевны скрашивал Пашка. С молчаливого согласия Аркадия он перебрался из общаги к другу.

И чтоб приятель вовсе не загнулся от печали, таскал на прогулки, заставлял думать Аркашу об ограблении.

Тот поддавался рассуждениям легко, он словно решал головоломку, какой-то трехмерный кроссворд.

– Стену уберем динамитом, – рассуждал Аркадий, рассматривая планы здания.

– А динамит где брать будем?.. – спросил Пашка. – Сварим на кухне?

Аркадий покачал головой.