Читаем Однажды замужем полностью

Однако «эффект вагона» — возбужденные обсуждения предстоящего праздника, смех, музыка из чьего-то магнитофона на дальней лавочке — сказался и на ней. Настроение поднялось. «И хорошо, что одна. Готовить не буду, посижу у телевизора, отдохну…» Когда она увидела огромного, нависшего над их лавочкой парня лет двадцати девяти — тридцати, она решила, что это тоже — часть праздничного проекта. Слегка пряный запах овчины от его армейского полушубка и еще какой-то неуловимый, терпковатый — то ли кожи от широкого ремня, которым подпоясан его полушубок, то ли еще чего — унесли ее мысли далеко, к сочным альпийским лугам с алыми маками, к зеленым отрогам гор с белыми пятнами пасущихся на них отар, где в плотной сверкающей сини парят царственно спокойные орлы, где «гуляет вольный ветер», где бушуют ревучие водопады.

От парня в овчинном полушубке веяло крепкой, здоровой силой. Голова его была где-то высоко, под самым потолком, и Ира не могла видеть его лица. Но чувствовала его взгляд — прямо затылком чувствовала.

Проворно достала косметичку — подправить съеденную вместе с мороженым помаду. Открыла зеркальце пудреницы и стала не торопясь водить светло-розовым тюбиком по своим губам.

И тут, случайно наведя зеркальце на парня в армейском полушубке, она заметила, что смотрит он не на нее, а на сидящего рядом мальчугана лет четырех-пяти. Ирина обиженно захлопнула зеркальце.

Отвернулась и стала смотреть в окно. А детворы-то, детворы! Понятно: зимние каникулы. В этом году им повезло: к празднику подвалило снегу, и дети, обалдев от его обилия и от собственной свободы, высыпали на санках, на лыжах, на самодельных полозьях. Горки и все мало-мальски возвышенные места облеплены ими, словно кулич цветным просом.

Парень в полушубке выходил на той же остановке, что и Ира. Покровское-Стрешнево. Только в другую дверь.

Поставив сумки на платформу, Ира стала искать перчатки, краем глаза наблюдая, как парень помогал сойти какой-то дряхлой старушке.

— Вас проводить? — предложил он ей.

— Не-е, родимый, мне недалече. Я еще на лавочке посижу…

Когда Ира разыскала наконец перчатки, толпа вышедших из вагона уже рассеялась, и Сергей, проходя мимо, легко заметил ее сумки. «Помочь, что ли?» Подхватил их и молча пошел вперед. Шагал он размашисто и твердо по узкой тропе. Ирина семенила сзади, то и дело попадая в сугроб — то левой ногой, то правой. Тропинка ускользала от нее, как вор от правосудия. «Обернись! Ну, обернись!» — внушала она ему. Сергей дернул головой, уклоняясь от нависших веток, неожиданно остановился.

Они шли парком.

— Как хорошо здесь дышится, правда?! — крикнула Ира в шагающую впереди широкую спину.

Он не обернулся. Парк кончился, они вышли на открытое пространство. Прямо перед ними стояла луна — огромная и рыжая. Перегородила всю дорогу, ну вот-вот в нее упрешься!

— Ох, здорово! — выдохнула Ира, останавливаясь. — Вы видели что-нибудь подобное?

Он не ответил.

— Нет, вы только посмотрите!

Сергей послушно задрал голову вверх, к холодным колючим звездам.

— А тишина-то! — прошептала Ира.

Сергей продолжал стоять с задранным лицом, ловя ртом редкие снежинки. «Ну что он все молчит? Хоть бы сказал что-нибудь!»

— Пошли, что ли? — сказал парень. — Вам прямо?

— Прямо, — обиженно подтвердила Ирина.

Он поставил сумки перед ее подъездом и стоял, молча глядя на Ирину.

— Вы всегда такой… такой замкнутый? — спросила она.

Сергей пожал плечами.

— Вам, я смотрю, тоже некуда сегодня торопиться. Может, зайдем ко мне? Я приготовлю вкусный пирог, утку с яблоками — праздник все же…


— И откуда ты взялась на мою голову?! — вздохнул Сергей, вынимая руку из-под ее плеча. — Откуда?

— С электрички, — смеясь, ответила Ира и встала, с кровати. — Тебе картошку или гречку?

— Как мне было хорошо, как спокойно! — продолжал, закрыв глаза. — Слушай, я уже забыл, что бывает так хорошо. Неделя — как один день! И рядом — ты. Я всегда знал, что я — один. Один в крепости, а вокруг — враги…

— …теперь я разрушила эту крепость, да?

— Посмейся у меня, посмейся!

Броском вскочил с кровати, сгреб ее своими крепкими ручищами.

— Пусти! — хохоча, отбивалась Ирина. — Пусти!

— Не пущу! — Он бросил ее поверх одеяла и, сделав страшные глаза и картинно растопырив пальцы, стал в позу Отелло. — Молилась? А-а?

— Хочешь моего ребенка сиротой оставить?

Нависшие над ней руки упали как подрубленные, Сергей сник, опустился на край кровати.

— Ну что ты так трагически все воспринимаешь?! Сергей! — пыталась растормошить его Ирина. — Ну не сиди голым, у тебя же температура. Иди сюда. — Подвинулась, стала вытаскивать из-под себя одеяло. — Укрывайся. Вот та-ак!

— Ох, ну откуда ты на мою голову?! — снова вздохнул Сергей, покорно ложась рядом. — Ну что ты во мне нашла?

— Что?.. Просто ты настоящий, Сережа. Нас-то-ящий! И потом я увидела в тебе какой-то надлом. По тому, как ты смотрел на того малыша в электричке. Как провожал его глазами, когда он выходил…

— Не надо, — попросил Сергей, сжав челюсти.

— …и я поняла, тебе плохо, нуждаешься в помощи.

— В помощи? — Он вскочил, сбросив одеяло. — Я?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза