Одним лайком меньше

За третьей дверью – спальня с задернутыми шторами, посреди – кровать. Я сделал шаг назад: вонь стояла неимоверная. Было слышно, как Айрин с проклятиями пробирается через гостиную.

– Я наверху! – попытался крикнуть я, но в горле так пересохло, что из него вырвался только хрип.

В углу поблескивала капельница с монитором; от нее отходила трубка, ведущая к телу, лежащему под одеялом.

Дерьмо. Вот чем пахло. Дерьмом и рвотой.

Я прислушался, но не услышал дыхания, осветил лучом фонарика коричневые шерстяные одеяла – они не двигались.

– Эмми? – повторил я.

Тишина.

Я нашел выключатель и зажег свет. Два шага – и я сорвал одеяло.

Эмми, бледная как полотно, лежала на спине, открыв рот. Простыни промокли насквозь, одежда тоже.

– Айрин! – закричал я. – Поднимайся! Вызови «Скорую»!

Я попытался вспомнить, как в бытность бойскаутом меня учили мерить пульс. Попробовал – ничего не нащупал. Кожа Эмми была холодной и липкой.

Наконец я почувствовал еле слышное сердцебиение. Погладил Эмми по щеке.

Она не шевельнулась.

Я наклонился к ней, позвал по имени, потряс за плечо. Ничего. Потряс сильнее, попытался приподнять. Ее голова безжизненно качнулась вперед. Поднял веко – никакой реакции. Посветил в глаз фонариком.

Эмми слабо застонала.

Появилась Айрин. Она переминалась у порога, не решаясь войти.

– Эмми жива, – сказал я. – Определенно жива.

– А Медвежонок?

– Его здесь нет.

На подушке обнаружился сгусток беловатой рвоты. Волосы Эмми тоже оказались перепачканы. Я повернул ее руку, к которой вела трубка. Пакет, висящий на капельнице, был пуст.

– Медвежонок! Медвежонок!

Я слышал, как Айрин открывает двери комнат, распахивает дверцы буфета, ищет под кроватями, в шкафах.

Эмми знает, где он, подумал я. Она расскажет, что случилось, кто это сделал, что стало с Медвежонком. Я крепко схватил ее за плечи и сильно встряхнул.

Моя жена снова застонала. Ее губы запеклись и растрескались, лицо осунулось.

– Эмми! Эмми, ты слышишь меня?

Она издала неопределенный звук. Ее язык распух и не шевелился.

– Эмми, где Медвежонок? Что с Медвежонком, Эмми?

Только когда я приподнял ее и попытался усадить прямо, мне стало ясно: не обязательно приводить Эмми в себя, чтобы узнать, где мой сын.

Медвежонок, серый и бездвижный, лежал рядом с ней, свернувшись клубочком. Он был таким крошечным, что я его не заметил и чуть не придавил коленом.

Никогда раньше мой сын не казался мне таким маленьким.

Я взял его на руки. Он почти ничего не весил.

Его веки были плотно сомкнуты, фиолетовые губы распухли. Я поднес тельце к уху и не услышал дыхания, проверил пульс на запястьях и на шее, надеясь различить слабый стук. Ничего.

Это был худший момент в моей жизни.

Айрин обратилась ко мне, но ее голос доносился словно с другого берега реки, заглушаемый воем ветра.

Я открыл моему сыну глаза и посветил в них фонариком. Они были тусклыми и безжизненными, как у снулой рыбы.

Эмми

В этом месте Дэн всегда останавливается. Закрывает книгу. Делает глубокий вдох. Прикрывает глаза, словно переживая то мгновение заново.

В павильоне собралось не меньше трехсот человек. Все затаили дыхание.

Дэн оглядывается, берет стакан с водой, делает глоток, прижимает книгу к груди, заложив большим пальцем нужную страницу. На задней обложке – наша фотография: мы держимся за руки и выразительно смотрим друг другу в глаза. ПростоМама и ПростоПапа, «Жизнь ради лайков: голая правда». За шесть месяцев продано полмиллиона экземпляров.

– Извините, – произносит Дэн дрогнувшим голосом, обращаясь куда-то к задним рядам. Ставит стакан на место, откашливается.

Актер из него никудышный.

На лицах слушателей отражается сочувствие. Таких же взглядов удостаиваюсь и я, когда делюсь материнскими заботами в компании мамочек, готовых выложить деньги за мое общество. Черт, у Дэна получается даже лучше, чем у меня. По моим прикидкам, у восьмидесяти процентов зрительниц глаза на мокром месте. Какая-то женщина громко сморкается. Девушка в первом ряду обнимает рыдающую подругу.

Мне кажется, или Дэн смахивает слезу? Это что-то новенькое. В прошлый раз, две недели назад, на книжном фестивале в Эдинбурге, он так не делал.

Не поймите меня неправильно: нам нелегко, приходится заново все переживать. Вообще-то, если начистоту, я и больницу-то с трудом помню, не то что дом. Те ужасные часы, которые Дэн запомнил на всю жизнь, для меня – какое-то смазанное пятно.

Говорят, первое, что я сделала, как только пришла в себя на зловонной кровати, и потом, в больнице, – спросила, где Медвежонок. Помню ярко освещенную комнату, незнакомый потолок, лицо Дэна. Врачи делают все возможное, сказал он. Медвежонок был чрезвычайно истощен, слаб и обезвожен. К счастью, «Скорая» приехала быстро.

Полиция обнаружила машину той женщины, брошенную на парковке где-то на южном побережье, в полутора часах езды от дома. В бардачке нашли обручальное кольцо, на полу водительского сиденья – туфли. Ее звали Джилл. На приборной доске лежал больничный пропуск с именем.