Одно целое

усыпанные его поцелуями.

– Ты не слишком загоняйся на этот

счет, –

говорит Типпи Ясмин

и хочет добавить что-то еще,

но передумывает

и вместо этого гладит мой бок.

– Ты как? Норм? – спрашивает она меня

позже.

Киваю.

Я – норм.

А потом говорю:

– Сегодня в церкви напьюсь.

Наблюдаю за ним

Я наблюдаю,

какой он с Ясмин,

но не вижу даже намека на чувства.

Может, она ошибается?

Может, своей открыткой он хотел сказать

что-то другое?

Либо она не права,

либо я слепая,

потому что со стороны

он общается с ней совершенно так же,

как прежде.

За двоих

Есть не хочется.

От одного вида

перченой курицы на подушке

из желтого риса

меня мутит.

Отворачиваюсь.

– Не будешь? –

спрашивает Типпи,

и я двигаю к ней тарелку

со своей половиной порции.

– Ешь, – говорю,

и она быстро съедает все

за двоих.

Есть вещи поважнее

Синюшные тучи собираются на горизонте.

– Надеюсь, дождя не будет, а то облом

с днем рождения, – говорю.

Типпи уводит меня от окна.

– Волнениями делу не поможешь.

– А из-за чего вы волнуетесь? – спрашивает

мама,

входя в комнату с охапкой чистой одежды.

– Грейс не хочет, чтобы шел дождь, –

отвечает Типпи.

Мама кладет белье

и берет со стола две грязные тарелки.

– Подумаешь, дождь. Есть вещи

и поважнее. –

И, не вдаваясь в подробности,

выходит из комнаты.

Хиромантия

Церковь полнится

стрекотом и визгом

ночных насекомых.

Луна зашла

за тяжелые тучи.

Холод проникает под свитер

и в кости.

Я думала, несколько бутылок пива притупят

мои чувства к Джону,

загонят их в темный чулан,

и я смогу думать о чем-то другом,

о чем-то осуществимом.

А выходит наоборот.

В голове стоит туман слов, которые я бы

хотела шептать

ему здесь, в темноте.

Его лицо сейчас еще красивее, чем обычно,

а его смех заставляет все мои мышцы ныть от

влечения.

Типпи чувствует это, морщится,

потом отпивает вино из почти пустой бутылки

и жует брауни с марихуаной.

Ясмин наигрывает на гитаре песни Долли

Партон

и тихонько поет.

Джон садится рядом со мной на мокрое

бревно.

– Дай-ка руку, – требую

и поворачиваю его ладонь

к черному небу.

– Погадай, – говорит.

Я веду пальцем по диагонали

через всю его ладонь,

смотрю на него во все глаза

в лунном свете,

впитываю его

и нашу близость.

– Линия ума показывает, что ты человек

любопытный и творческий,

а линия сердца очень сильная.

– Понятно, – говорит Джон,

растопыривая пальцы

и подставляя мне всю ладонь.

Алкоголь пытается заставить меня

сказать то, чего говорить не стоит.

Я прикусываю язык

до крови.

Типпи вздрагивает и кутается в плед.

От неожиданности я подскакиваю на месте.

– Что? Забыла обо мне?

Типпи хохочет, а я

прячу глаза,

потому что

ДА,

я и впрямь

на секунду

о ней забыла.

Мамины подарки

Погадав друг другу по ладони,

напевшись, напившись,

накурившись, наотмечавшись,

мы замолкаем.

Тишину нарушает Ясмин:

– Мама подарила мне ВИЧ.

Она не знала. Просто родила,

а потом долго кормила грудью.

У меня не было шансов.

Я высосала из нее эту дрянь.

Все молчат.

Мне кажется, Ясмин и не ждет от нас слов.

В небе цвета шифера

вспыхивает упавшая звезда.

Я загадываю желание –

направляю все добро

Ясмин.

Типпи жмется ко мне, берет за руку:

мы обе прекрасно понимаем подругу.

Мы знаем, каково это –

носить с рождения проклятие,

о котором твоя мать

и не подозревала.

О материнстве

Родись мы в другом веке,

люди тыкали бы в нас пальцем

и спрашивали бы друг друга:

о чем только думала наша мать,

пока носила нас в утробе?

В те времена народ бы решил,

что она разглядывала картинки с чертями

и читала сатанинские книжки

во время беременности:

образы просочились

в ее утробу

и отпечатались

на наших хрупких телах.

В далеком прошлом

кто-нибудь непременно обвинил бы

в случившемся нашу мать.

Сегодня ученые знают,

что она тут ни при чем,

что наша странность

не просочилась в нас из маминой головы,

словно сточные воды в чистый ручей,

просто так уж сложилось при зачатии:

яйцеклетка не поделилась так,

как ей было положено.

Научный прогресс, безусловно, –

хорошая штука,

но я все думаю об анализах

и обследованиях,

которым подвергали нашу маму

после родов

с целью

выяснить, как это такое случилось,

и что можно сделать,

чтобы такие люди, как мы,

больше никогда

не появлялись

на свет.

Наутро

Все болит и ноет,

в голове такая долбежка

от похмелья,

что даже чириканье птиц за окном

причиняет

невыносимые муки.

Но мы все равно

улыбаемся до ушей.

Мне кажется,

мы еще никогда

не были

так счастливы.

Поступок

В коридоре висит облако пыли.

Папа стоит на стремянке

и шкурит какое-то пятнышко на стене.

– Привет, дочурки! – он говорит.

И: – Осторожнее с краской.

И: – Я решил сделать небольшой

косметический ремонт.

И: – Как вам?

– Отличная идея! –

вопит бабуля из комнаты.

Куски ободранных обоев

разбросаны по полу,

словно опавшие листья.

Мама две недели клеила эти обои,

потратила на них уйму денег.

А папа теперь все сдирает.

– Где мама? Она вообще в курсе? –

шепотом спрашиваю я

так тихо,

что даже пыль

в воздухе

не шелохнется.

– Вот будет ей сюрприз! – говорит папа,

насвистывая

и продолжая шкурить. –

Как ваша ночевка?

Я знаю, он ждет, что мы все обрадуемся,

ведь это Его Поступок,

и мне правда хочется его подбодрить.

Но.

Типпи покашливает, прикрывая рот.

– Надо было сперва спросить у мамы.

Папа перестает свистеть.