Одно целое

в избранных.

Когда мы на разных уроках,

я весь час просиживаю

с телефоном под партой,

шлю ему сообщения

и жду ответа.

Типпи закатывает глаза.

– Если что – списать не дам, –

говорит.

Но мне плевать.

От Джона пришло новое сообщение.

Переписка

Слу, а что означают твои татухи???

Ничего

Не может такого быть

Может

Не может

Мб я просто люблю звезды,

мб я такой банальный.

Неправда!

Правда

Колись!!!

Они мне напоминают,

что Вселенная больше,

чем я

Чем ты?

Чем все, что мы считаем

важным

Мне тоже нужны такие звезды

Полюбому

На трибунах

Все играют в баскетбол,

а мы сидим на трибунах,

я с книгой,

Типпи – в наушниках.

Марго Гласс тоже сегодня

не занимается,

а сидит рядом с нами

на деревянной скамье.

– Месячные, – поясняет она,

доставая липкий блеск

и размазывая его

по пухлым розовым губам.

– «Тик-так»?

Марго протягивает прозрачную коробочку,

полную крошечных белых капсул.

Одноклассники еще ничем нас не угощали,

кроме презрения,

поэтому я удивлена,

что Марго вообще с нами заговорила.

– Ага, – киваю,

и она вытряхивает

четыре конфетки

в мою ладонь.

– Я вчера говорила своим подружкам,

как мне жаль тебя и твою сестру, – лепечет

Марго. –

Я очень дорожу своим личным пространством.

Это ужасно,

оказаться в такой западне на всю жизнь.

Марго открывает рот

и закидывает туда «тик-так».

– Нас это не беспокоит, – отвечаю.

Марго Гласс почти улыбается.

Ее губы и глаза

тверды и беспощадны.

Я сжимаю в ладошке

горошки

«тик-така»,

и постепенно

сладкая мятная глазурь начинает таять

в моем кулаке.

Только не при нас

Лужайка перед домом Джона

завалена пустыми пивными банками,

к забору цепью прикован

ржавый велик с лысыми покрышками.

На окнах дома

решетки,

а стекло входной двери

разукрашено зеленым граффити.

Когда он открывает ее,

на нас бросается веселая немецкая овчарка

и лижет нам руки.

– Фу! – говорит Джон псу

и отводит его в сторонку.

Дом пропах табачным дымом.

Раковина завалена грязной посудой.

Телевизор работает, хотя его никто

не смотрит.

Джон идет к холодильнику.

– Колы? – спрашивает он,

и я заливаюсь краской от стыда:

меньше всего на свете

мне хочется

пить или есть в этом доме.

Кто-то звонит в дверь.

– Ясмин пришла, – сообщает Джон

и бросается открывать.

Тут из ванны вываливается

мужик с седой бородой

и татуированной слезой под глазом.

– Обосраться! – говорит он,

роняя на кафельный пол зажженную

сигарету

и растаптывая ее в пыль каблуком сапога.

– Обосраться!!! – восклицает он снова,

а Типпи

ядовито-любезно ему отвечает:

– Только, пожалуйста, не при нас.

В комнате Джона

В спальне Джона пахнет грязным постельным

бельем

и лосьоном после бритья.

Стены заклеены портретами мертвых

писателей

и

эскизами татуировок.

– Извини, что нагрубила твоему отцу, –

говорит Типпи

и добавляет: – Хотя мне не очень-то

совестно.

Джон смеется.

– Кэл – мой отчим. Он клевый.

Он, по крайней мере, со мной.

А мать свалила.

Иногда он тоже бывает сволочью,

но зато он меня не бросает.

Платит за мой проезд и обеды,

если б не он,

я бы ходил в дерьмовую школу через дорогу

и черт знает чем бы занимался.

Кэл говорит,

что поживет со мной, пока я не поступлю

в универ,

а потом уедет в Колорадо.

Он любит снег.

Ясмин ложится на кровать Джона и что-то

напевает,

Типпи изучает его коллекцию DVD,

а я наблюдаю, как Джон

роется в груде мятого белья,

и жалею,

что не могу набраться храбрости и сказать,

как это ужасно –

что мать его бросила,

что он такого не заслужил

и

что

бросить

такого

сына –

самый глупый поступок

на свете.

Вреда не будет

На десятый день рождения

мама подарила мне

серебряную подвеску: кроличью лапку.

С тех пор я ношу ее, не снимая:

слежу, чтобы каждый день

талисман висел у меня на груди.

– А это что? – спрашивает Джон,

крутя подвеску в руках.

Его руки пахнут мылом.

– Талисман, – говорю.

Он подозрительно щурится

и садится поближе.

Типпи и Ясмин нас не слушают.

Они изучают меню пиццерии

и выбирают начинку.

– Ты чего, правда веришь в эту фигню?

Я опускаю глаза

и вдруг чувствую себя ребенком.

– Не знаю, – говорю, –

но вреда не будет, так?

– Не знаю, – тянет Джон,

отпуская кроличью лапку. –

Правда не знаю.

Ревность

Джон везет нас домой

на машине Кэла,

и мне приходится очень постараться,

чтобы не дуться на Типпи

за то, что она – слева

и может сидеть рядом с Джоном целых

пятнадцать минут.

Ожидание

Папа лежит на диване

один в темноте.

– Уже очень поздно, – он говорит.

– Извини, – отвечаем мы хором

и делаем шаг навстречу.

– Я волновался, – он говорит.

Темнота становится легче.

– Что ж, вы дома, – он говорит. –

Спокойной ночи.

И, не сказав больше ни слова,

уходит спать.

Только не это

Типпи вертится

в постели,

потом достает телефон,

и свет дисплея освещает ее лицо.

– О чем думаешь? – спрашиваю

и замираю

в ожидании

неизвестно чего.

Она поворачивает голову

ко мне

и смотрит точно таким же печальным

взглядом,

как у меня.

– Ох, Грейс, – выдыхает.

Она моргает

моими глазами

и закусывает

мои губы.

Мы так похожи,

что порой

я испытываю к ней отвращение.