Одно целое

мы не идем в церковь.

Я провожу эти часы,

рисуя на пальцах синие звездочки,

а Типпи наводит порядок

в рюкзаке.

В рекреациях

между уроками

Джон пытается со мной поговорить,

хватает меня за руку

и виновато шепчет.

Ясмин шлет Типпи

штук сто СМС.

Но мы не сдаемся.

Мы злимся на них до последнего,

пока не становится ясно,

что таким поведением наказываем

не только их.

В небо

В любительской постановке «Лебединого

озера»

Дракон будет танцевать Лебедя,

одетая сперва в многослойный наряд

из белого фатина,

пышный как круассан,

а потом

с головы

до

ног

в черные рюши и перья

цвета воронова крыла.

В театре

мы сидим в последнем ряду,

чтобы никто на нас не глазел.

Я зачарована

ее ножками

в черных пуантах:

кажется,

они вообще

не касаются пола.

Я зачарована ее руками и ногами

и тем, как легко она кружит

и взмывает в воздух –

никакой она не топочущий Дракон,

а стрекоза,

бабочка,

пчелка.

Я в потрясении

и совсем капельку

завидую,

потому что до «Лебединого озера»

понятия не имела,

на что способны обычные люди,

если долго-долго

тренироваться –

я и не знала, что обычные люди

умеют летать.

Прожекторы погасли

После выступления

Дракон позирует фотографам,

а гордые родители

толпятся вокруг

и щелкают детей

на телефоны.

Но мама с папой исчезли.

– Куда они подевались? – спросила я Типпи.

– Папе понадобилось к машине.

Мы начинаем проталкиваться к сцене,

но добираемся слишком поздно:

толпа расходится.

Прожекторы погасли.

Худая

В закусочной «Малибу» на Вашингтон-стрит,

куда мы всей семьей идем отмечать

выступление Дракона,

она говорит:

– Вот бы танцевать «Ромео и Джульетту»

с Нуриевым!

– А кто это? – спрашиваю я.

Все набрасываются на полную миску начос.

– Да никто… Нуриев давно умер,

и потанцевать с ним не получится.

Но он был самый великий из всех.

Дракон грызет, словно мышка,

краешек тако,

и я вдруг замечаю,

как исхудали ее пальцы –

они словно узловатые прутики.

– Ты такая худая, – говорю

и беру ее за запястье.

Большой и указательный пальцы

смыкаются

слишком легко.

Мама заказывает еще содовой,

папа – еще пива.

Типпи ест свой тако.

– Знаю, – говорит Дракон

и краснеет,

как будто ей сделали

приятнейший комплимент.

Шутка

Дракон учит нас пяти основным позициям,

разрешая опираться на стулья,

но то и дело похлопывая нас линейкой

по сутулым спинам

и опущенным подбородкам.

Мы с Типпи, конечно,

так себе балерины,

и дисциплина у нас хромает,

поэтому очень скоро

мы валимся на кровать от смеха.

Типпи все хохочет

и хохочет,

а потом вдруг замечает,

что я не смеюсь,

что я и дышать-то толком не могу,

а из комнаты словно бы разом высосали весь

кислород.

Дракон с визгом бросается к нам.

Когда прибегают мама и папа,

Типпи тоже еле дышит.

Я поднимаю ее с пола.

И мы встаем навстречу родителям.

– Это была шутка, – говорю. – Все хорошо.

Мы пошутили.

Дракон щурится.

Мама с папой хмурят лоб.

Но почему-то все

решают мне поверить.

Все, кроме Типпи.

Октябрь

Победа

Миссис Бьюкенен учит весь класс играть в бадминтон,

и вместо того чтобы просто смотреть,

мы присоединяемся к игре.

Хотя воланчик легкий

и нам с Типпи выдали по ракетке,

мы не в состоянии одержать победу

даже над одним игроком,

даже когда этот игрок – Джон,

даже когда он не сразу бросается за воланом.

Казалось бы, ну чего ему стоит поддаться?

Смилостивиться над нами,

величественно и благосклонно

позволить воланчику

просто упасть на поле

пару раз.

Но жалость ему не знакома.

Наверное, мы должны обидеться,

почувствовать себя неудачниками.

И все же осознание, что мы проиграли

заслуженно,

что Джону плевать, как мы это воспримем, –

уже само по себе как победа.

После бадминтона

Радость довольно быстро улетучивается:

мы с Типпи еще долго

сидим на унитазе и

пытаемся отдышаться.

– Все-таки надо полегче, –

говорю я.

– Это точно, – кивает Типпи.

Ну надо же, в кои-то веки

со мной согласилась.

Примирение

Мы с Типпи приходим в церковь

с пачкой чипсов

для наших друзей.

– Ну что, мир? – спрашивает Ясмин.

– Угу, – неохотно кивает Типпи.

Я улыбаюсь.

И Джон улыбается мне в ответ.

– Вас как будто целую вечность не было, –

говорит.

– Да, – говорю, – но теперь мы здесь.

Обычный

– А почему ты не тусуешься со спортсменами

или неформалами,

или ботаниками – ну хоть с кем-нибудь? –

спрашиваю Джона.

– Я на стипендии, Грейс.

Уж ты-то понимаешь, что это значит.

Мы для них слишком обычные.

– Издеваешься?

Ты – обычный.

И это прекрасно.

А я только мечтаю стать обычной.

Это моя цель.

Он качает головой

и берет меня за руку,

поглаживает мой большой палец,

отчего все сосуды в моем сердце

вспыхивают огнем.

– Здесь обычность – это позор, – говорит

он. –

В глубине души

все хотят

быть звездами,

а нормальным и обычным

ничего хорошего не светит.

Но они все не правы.

Нормальность – это святой Грааль,

и лишь те, кто ее лишен,

умеют ее ценить.

Я только о ней и мечтаю,

и я бы не глядя променяла на нее

странность, фриковость

и обалденность.

– А я люблю твою нормальность, –

говорю я,

и щеки тут же вспыхивают –

ведь я же чуть

не выдала самое сокровенное.

Он наблюдает за мной.

Потом говорит:

– Знаю.

Чтение

Джон дает мне почитать все полюбившиеся

книги –

толстенные талмуды

с загнутыми страничками,

ломаными и выгоревшими на солнце

корешками.

Иногда я читаю, как он: