Одно целое

Картинка на коробке обещает, что эта груда

картона

превратится в картину Пикассо –

«Дружба» –

сюрреалистическое сплетенье

рук, ног и линий,

твердых блоков

желтого,

коричневого

и голубого.

– Люблю Пикассо, – говорю, –

он изображает самую суть вещей,

а не только то,

что видно глазу.

Типпи пыхтит.

– Это невозможно собрать!

Дракон переворачивает кусочки

вверх картинкой.

– Чем труднее, тем лучше, – говорит, –

Иначе какой смысл?

Мы с Типпи плюхаемся рядом

на специальный широкий стул,

и тут из спальни спускается папа,

дурно пахнущий и осоловелый.

Минуту он наблюдает, как мы

силимся собрать рамку картины –

края и углы, –

потом тянет руку Дракону через плечо

и кладет ей в ладонь верхний правый угол.

И принимается молча

выкладывать в ряд те кусочки,

что мы никак не могли найти.

– Вот это я понимаю: работа в команде! – говорю папе с улыбкой.

Он подмигивает:

– Мне есть у кого поучиться.

Встает и идет к холодильнику

за бутылочкой пива.

Обед

Мама с папой готовят нас к школе,

как астронавтов

к полету в открытый космос.

Каждый день мы куда-нибудь едем.

То к врачу, то к психологу, то к

стоматологу.

Потом бабуля

делает нам мелирование

и подпиливает ногти,

чтобы мы были готовы

к Великому выходу в свет.

– Все будет отлично! –

заверяет нас мама,

делая вид,

что не бросает нас в логово львов

без оружия.

На папином лице –

усмешка.

Дракон, которая идет

в девятый класс,

закатывает глаза и одергивает рукав.

– Да брось, мам,

им ведь нелегко придется.

– Если будет совсем плохо, я больше туда

не пойду, –

заявляет Типпи.

А Дракон добавляет:

– Школа – отстой! Давайте я тоже не буду

ходить?

Бабуля смотрит шоу «Судья Джуди».

– Ну как можно ненавидеть школу? –

каркает. –

Лучшая пора жизни! Вы там встретите своих

любимых.

Папа прячет глаза,

Дракон заливается краской,

а мама молчит,

ведь все они знают:

что-что, а любовь

нам уж точно

не светит.

Психолог

– Выкладывайте, что происходит, –

говорит доктор Мерфи,

и,

как это часто бывает,

я целых десять минут сижу молча,

только терзаю

пуговку на коричневом кожаном диване.

Я знаю доктора Мерфи

всю жизнь, все шестнадцать лет

с половиной,

а это немало для любых отношений.

Трудно придумать новую тему для разговора.

Но врачи хотят, чтобы мы ходили к ним

регулярно,

для поддержанья

психического здоровья,

как будто именно с этим

у нас вся беда.

Типпи надела наушники и слушает громкую

музыку,

чтобы не слышать мою трепотню,

чтоб я могла

без зазрения совести вылить в блокнот

врачихи все свои чувства,

не задев ненароком Типпиных.

Я раньше много трепалась,

когда мне было лет семь или восемь,

а Типпи брала моих кукол

или дергала меня за косичку

или съедала тайком мою половину печенья.

Но теперь нет ничего такого,

о чем бы не знала Типпи.

Болтовня кажется пустой тратой денег

(которых нет)

и драгоценного часа.

Зеваю.

– Ну? –

говорит доктор Мерфи,

хмуря лоб, как будто ее и впрямь волнуют

мои проблемы.

Сопереживание, конечно,

входит в пакет услуг.

Пожимаю плечами.

Говорю:

– Нам скоро в школу.

– Да, я слышала. И что ты по этому поводу

думаешь?

– Не знаю.

Поднимаю глаза на абажур,

где паук сплел идеальную паутину

и объедается мухой. Раз

вдвое больше его самого.

Складываю руки на наших коленях.

– Наверное, я боюсь

жалости.

Доктор Мерфи кивает.

Она не говорит,

что боюсь я напрасно,

или что школа – это здорово,

потому что врать она не привыкла.

Вместо этого она говорит:

– Мне очень интересно, как все сложится,

Грейс. Держи меня в курсе.

И, взглянув на часы, чирикает:

– До новых встреч!

Говорит Типпи

Мы идем в следующий кабинет,

к доктору Незерхоллу.

Теперь моя очередь

слушать музыку,

а Типпина – говорить.

Она говорит быстро,

с серьезным лицом

и громко,

так что я иногда выхватываю

пару слов.

Я прибавляю громкость,

чтобы музыка проглотила ее голос,

и смотрю,

как Типпи

закидывает ногу

на мою,

потом убирает,

потом теребит прядь волос,

кашляет,

кусает губы,

ерзает на сиденье,

чешет локоть,

трет нос,

смотрит в потолок,

смотрит на дверь,

и все это время

говорит,

а потом наконец

хлопает меня по колену

и одними губами сообщает:

«Я всё!»

Медосмотр

Мама везет нас в специализированную

детскую больницу

Род-Айленда,

где мы каждые три месяца

проходим медосмотр –

убедиться, что наши органы

не планируют отбросить коньки.

И сегодня,

как всегда,

доктор Деррик выстраивает в ряд

пучеглазых

студентов

и спрашивает, не против ли мы,

чтобы они присутствовали при осмотре.

Мы против.

Разумеется, против.

Но его стетоскоп и белый халат

не терпят возражений,

поэтому мы просто пожимаем плечами

и позволяем дюжине практикантов

с поджатыми губами

и прищуром

пялиться,

слегка подаваясь вперед на цыпочках,

когда мы задираем футболки.

К концу осмотра мы краснеем как раки

и мечтаем провалиться сквозь землю.

– У них все хорошо? – спрашивает мама

с надеждой,

когда мы возвращаемся в кабинет доктора

Деррика.

Он похлопывает руками письменный стол.

– Пока все нормально, насколько я могу

судить.

Но, как всегда, пусть не перетруждаются.

Особенно в школе. Хорошо? –

Он игриво грозит нам пальцем.

– Хорошо, – отвечаем,

даже не думая

что-то менять в своей жизни.

Грипп

Через два дня после визита

к доктору Деррику

нас без предупреждения

накрывает

грипп.

Я вся трясусь и горю

и не расстаюсь с одеялом,

каждые четыре часа

отправляя в рот