Одноэтажная Америка

У нас было запланировано другое интервью в Хьюстоне, но от такого приглашения мы не могли отказаться, и я прыгнул в его грузовичок. Наш караван поехал следом. Двигаясь по дороге, мы проехали мимо черного мужчины, работающего рядом с маленьким домом, Марк помахал рукой, и он махнул в ответ. «Это мой арендатор», — сказал он.

Я спросил, каковы расовые отношения в этой части страны.

— Довольно сносные, — сказал Марк. — Джаспер в пятидесяти милях отсюда. Тот самый город, где они волочили беднягу. Но здесь дела обстоят неплохо.

Я помнил это ужасное преступление, совершенное несколько лет назад. Черного мужчину привязали к машине и таскали до тех пор, пока он не умер.

— Людей тут принимают за людей. Вряд ли вы услышите это слово на букву «Н», может, все еще где-нибудь на западе Техаса. — Он помолчал. — Я просто думаю, что мы должны смотреть в будущее, а некоторые люди все еще придерживаются старых взглядов. Как сто сорок лет назад.

— Что ты имеешь в виду?

— Рабство. Я не думаю, что работу сейчас должны давать, полагаясь на расовые предрассудки.

Я понял его утверждения, но я видел вещи немного иначе.

— Мне 59, и я помню, когда Верховный суд объявил вне закона расовую сегрегацию в школах. И я помню совершенно ясно, когда в шестидесятых, в конце концов, Конгресс гарантировал черным право на голосование. Это все происходило на моей памяти и как будто недавно. У нас была долгая история дискриминации, и, я думаю, это все еще встречается.

Он слушал.

Мы свернули с мощеной дороги на узкую тропу — просто две колеи. Я повернулся назад удостовериться, что наш караван едет за нами. Тропинка плутала по высокой траве, по обеим сторонам тропы пасся скот. Дорога спускалась в лощину, под колесами был песок, и руль проскальзывал.

Городская и сельская жизнь учит разным вещам, и я знал, что выросшие в городе русские в другой машине думали обо всем этом: «Куда, к черту, мы едем? Мы можем здесь застрять!»

— Эти ребята переживают, как бы не застрять, — сказал я.

— Да нет проблем, — сказал Марк, с уверенностью человека, который живет в деревне. — У меня есть цепь, и, если они застрянут, я просто вытащу их.

Он остановился возле деревьев. Впереди была река, и было видно песочный берег на другой стороне. Вода была мутная. Он смотрел на безмятежную воду. Чудесная голубая цапля медленно взлетела неподалеку.

— Это место какое-то особенное для тебя? — выпалил я неожиданно, но было уже поздно.

— Здесь я сделал предложение моей жене, — сказал он со стеснительной улыбкой.

Пока мы ехали, Марк сказал:

— Можно мне спросить тебя кое о чем? Там, на ранчо, Владимир, как мне показалось, говорил довольно сильные вещи о Боге.

— Ну да, у него сильные убеждения. Он атеист.

— На самом деле? — его глаза расширились от удивления.

— Да! И, как человеку, имеющему двойное гражданство — русское и американское, — ему важно, чтобы люди понимали, что у него есть такое право, как у гражданина.

Я рассказал ему о том нашем ужине с Познером в Москве. В нашей беседе я продекламировал преамбулу к Конституции:

«Мы, народ Соединенных Штатов, дабы образовать более совершенный союз, установить правосудие, гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, содействовать всеобщему благоденствию и закрепить блага свободы для нас и потомков наших, торжественно провозглашаем и устанавливаем настоящую Конституцию для Соединенных Штатов Америки».

Когда я закончил, Владимир посмотрел на меня и сказал:

— Разве ты не чувствуешь, как мурашки бегут по твоей спине?

Марк посмотрел на меня.

— Я не хочу быть старомодным, но я хотел бы, чтобы вы поняли — я вырос с Библией, и я никогда не встречал никого, кто не верит в Бога. Как может кто-то иметь внутреннюю мораль, если он не считает Бога частью своей жизни? Возьмите, к примеру, меня. Мне нравятся прекрасные женщины, но я уже женат на одной. Я могу смотреть на других женщин, но я не могу их трогать.

— Хорошо, возьмем для примера меня. Я не думаю, что Бога нет, но у меня нет способа этого узнать. Я много думал об этом и пришел к тем же самым моральным выводам, которые ты использовал, комментируя ситуацию в Ираке. Ты сказал, что задавал вопрос сам себе, готов ли ты разрешить своему сыну воевать там. Для меня это совершенно точный вопрос: это значит, твой ребенок, мой ребенок и такие же чьи-то дети будут воевать там. Если я не готов позволить моему сыну поехать туда, как я могу поддерживать то, чтобы посылали чьих-то детей? Мы только что узнали друг друга, но я должен воспринимать тебя как человека, точно такого же, как я. Это мое понятие морали.

Марк Мур слушал — честный, открытый и принципиальный.

* * *