Одноглазый дом

Дом охватила тишина: не умиротворение сонных комнат, не будничное спокойствие, не приятное затишье после жизненной бури, а гнетущее безмолвие с предчувствием чего-то дурного. Флори старалась не думать об этом, но получалось плохо. Меняя холодную повязку, она склонилась к Дарту и прислушалась к дыханию: хрипы под действием травяной микстуры стихли. Но от его тела по-прежнему исходил жар с эпицентром в области сердца. Заподозрив неладное, Флори откинула одеяло и увидела ключ на длинном шнурке. Она коснулась раскаленного докрасна металла, но не обожглась, на кончиках пальцев осталось лишь неприятное покалывание.

Некоторое время она растерянно смотрела на ключ. Не нужно было гадать, какую дверь он отпирает, зато следовало понять, стоит ли это делать. Безрассудство одержало верх, и Флори осторожно сняла цепочку. Дарт пробормотал что-то во сне и затих. «Прости», – прошептала она, уходя.

По рассказам сестры ей было известно, где расположен хартрум. Она спустилась на первый этаж, преодолела коридор и, нырнув в нишу, оказалась перед тремя дверьми. Только в одной из них зияла замочная скважина; ключ легко провернулся в ней, замок щелкнул, и дверь с тихим скрипом отворилась. На пороге Флори помедлила. В голове тревожной сиреной кричала мысль: «Хартрумы опасны! Уходи!» Сердце дома – самое главное и уязвимое место безлюдя – оберегается им любыми способами. Флори невольно вспомнила о родителях, ставших жертвой Ящерного дома. Они ведь даже не знали, что нарушают чей-то покой; не знали, насколько это опасно – быть чужаками в хартруме и перестраивать безлюдя.

Сердце пронзило острой болью, а ей казалось, что чувства со временем притупились и обросли панцирем смирения. Она сглотнула подкативший к горлу комок и решительно вошла в комнату. Единожды дав свободу своему безрассудству, уже невозможно его остановить.

– Прошу прощения… – бросила она в темноту.

Флори будто снова нырнула в темные воды Почтового канала и потерялась в незыблемом пространстве. Обычно пустые помещения казались неживыми, а в этом чувствовалась сама жизнь: что-то неуловимое, непознанное, одновременно пугающее и притягательное. Оно дышало, имело свой запах и… наблюдало. Флори заметила свое отражение в черном круге витража, но внезапно темный силуэт на фоне дверного проема исказился и куда-то поплыл. В первое мгновение померещилось, будто поток воздуха подхватил ее и увлек за собой; потом она поняла, что движение происходит внутри витража; и у него был вполне осмысленный, цепкий взгляд. Флори почувствовала, как по телу поползли мурашки, она хотела что-то сказать, но слова будто окаменели в горле.

Она стояла неподвижно, застигнутая врасплох этим странным ощущением, пока безлюдь сам не заговорил. Голос появился разом со всех сторон, окружил ее, заключил в пленяющие тиски, словно хотел сказать, что бежать некуда.

– Прочь! Убирайся!

– Я пришла, потому что хочу помочь твоему лютену. – Вопреки безлюдю она не сдвинулась с места.

– Напрасно стараешься. Человек сам заложник своей боли.

– Он твой заложник. И ты издеваешься над ним всякий раз, когда он не подчиняется! – выпалила Флори. Она вела опасную игру. В любой момент безлюдь мог напасть, как бешеный пес.

– В самом деле? – спросил дом в ответ на обвинения. – Если болит внутри, почему вы ищете причину снаружи?

Флори растерянно молчала, борясь с желанием признать свою ошибку и убежать отсюда, пока цела.

– Он сам виноват в том, что происходит. А потому и спасаться должен сам.

Голос безлюдя звучал по-разному: то низко и раскатисто, как гудящие батареи, то скрипел, будто ржавые дверные петли, а иной раз раздавался в ушах со свистом и завыванием ветра.

– И что он должен сделать?

Теперь настал черед безлюдя молчать. После недолгой паузы ответ нашелся:

– Вспомнить, кто он и какую клятву дал.

Флори стало больно от этих слов. Она вспомнила Протокол и осколки в окровавленной ладони Дарта; вспомнила суд над лютиной, которую казнили, и жуткие мучения заключенных лютенов… Она не желала Дарту такой судьбы и не хотела оплакивать его до конца своих дней. Жизнь уже дала ей немало невзгод – и безумством было стремиться к еще одной; это так же отчаянно, как шагнуть в пропасть, и так же глупо, как прикоснуться к раскаленному металлу, зная, что обожжешься. За все, что происходило с Дартом, Флори винила себя. Не будь ее здесь, безлюдь бы не стал изводить своего лютена, не наказывал бы так жестоко.

– Если я уйду, поможешь ему?

– Даю слово безлюдя.

Она не знала, что значит «слово безлюдя» и можно ли ему доверять, однако иного выхода не представляла.

– У тебя есть три дня, – сказал он. – Ты мне нравишься, так что прогонять тебя я не стану.

Она согласно кивнула и направилась к двери. Гулкий голос безлюдя остановил ее:

– Слушай, человеческий несмышленыш…

– М? – она обернулась.

– Я благодарен, что ты хочешь спасти моего лютена, и, уверен, он благодарен тебе.

Стены вздохнули – и опали. Черный круг витража поблек. Безлюдь погрузился в молчание.