Одноклассники

Помнит ли она эту свою клятву? А если и помнит, что с того? Было бы мелочным буквоедством делать выводы из слов, сказанных когда-то в жарком порыве. Влюбленные, давая свои обещания, не думают об опасностях, таящихся в дебрях жизни. По сути дела категоричность клятв и не служит будущему, она лишь примета настоящего, одно из свидетельств сегодняшней любви. Если бы, произнося такую клятву, люди могли трезво взвешивать свои слова, они вряд ли говорили бы: «Что бы ни случилось — всегда!» Они понимали бы — чаще всего житейские ситуации и складываются именно так, что не позволяют двоим людям оставаться вместе. Разлучить может и расстояние, и интерес к новым объектам, и самое обыденное — серая привычка...

Перед входом в кино толпился народ. Билеты были распроданы еще днем. Желающие попасть на сеанс стояли на ступеньках кинотеатра и спрашивали у входящих лишний билетик.

Дождь перестал, падали лишь редкие капли. Небо прояснялось.

Прежде чем двинуться дальше, Вамбо Пальтсер собрался закурить и уже достал из кармана плаща пачку сигарет, но неожиданно перед ним возник хорошо одетый человек. Он стоял ступенькой ниже, и его длинноносое лицо под серой шляпой оказалось лишь на несколько дюймов ниже лица Вамбо. От незнакомца несло водочным перегаром, тон был откровенно наглый.

— Уступите мне свои билеты. Видите, на той стороне улицы стоит букашечка. Мы с ней знакомы ровно час. Для развития успеха мне требуется именно этот сеанс.

Глаза Вамбо насмешливо блеснули из-под густых темных бровей.

— Не проще ли мне самому посмотреть фильм вместе с этой букашкой?

— Едва ли она столь проницательна, чтобы разглядеть под корявой оболочкой духовное величие. Послушайте, я говорю серьезно.

— У меня нет билетов.

— И он еще торгуется! Ну да, я вас знаю, известный ас с пятого физмата. Кстати, если уж мы разговорились, — кто та роскошная красотка с четвертого курса математического, с которой вы образуете весьма странную пару? Я имею в виду внешность.

— Однако ваша букашка проявляет беспокойство.

— Ладно. Мы еще встретимся.

Стервятники уже кружатся. Неужели читают по лицу, что случилось? Прочь отсюда! Прочь! Вообще прочь из этого города, где все слишком красиво, чтобы тут прозябать со своей бедой. Исчезнуть незаметно, без следа. Заставить себя от всего отказаться и хладнокровно кануть, как камень в воду.

Но замечает ли хладнокровный молодой человек хилого старика, изо всех сил толкающего в гору тачку? Угадывает ли он, как напрягаются узлы синих жил под обтрепанной одеждой? Видит ли пот на морщинистом лице? Едва ли он заметил бы все это, если бы однажды весенней лунной ночью на этом же самом подъеме не довелось ему, сжимая узкую девичью ручку в перчатке, спросить:

— Марет, сколько ты весишь?

Как весело тогда было шагать, измеряя прогулку килограммо-метрами! Неужели с тех пор прошло лишь четыре месяца? На этом же месте...

Старик с тачкой нисколько не удивился неожиданной помощи. С чем он только не сталкивался в этом городе молодежи, с его пестротой настроений! Но любезному молодому человеку будет, конечно, полезно узнать, что в мешках на тачке всего сто килограммов брикета, а из-за такой мелочи не стоит нанимать лошадь.

Не удивил старика и вопрос, сколько весит он сам. К сожалению, за последние двадцать лет он ни разу не взвешивался, а соврать не хочется.

Вес Марет — пятьдесят три кило. По крайней мере, четыре месяца назад она сказала, что весит столько. Это было весной. К весне, добавила Марет, она всегда сильно худеет. А к осени юбки и платья становятся узки. Сейчас, осенью, она выглядит лучше, чем весной, хотя сама считает, что ужасно растолстела.

Старик останавливает тачку. Оказывается, ему и не надо взбираться на самый верх холма. Он живет здесь, в старом доме. Напротив, в музыкальной школе, старательный ученик твердит на рояле этюд, и повторы его бесконечны, как сама жизнь, которая продолжается и будет продолжаться тут, не считаясь с мнением уходящих одиночек.

Итак, прощайте, горбатые улицы Тарту. Прощай, Тоомемяги. Прощай, обсерватория. Прощай, Г. Ф. Паррот — primo rectori universitatis Dorpatensis[1]. Поезд уходит утром в половине шестого. Плохой, неудобный поезд. Придется несколько часов ждать пересадки на станции Тапа. А потом еще в родном городе дожидаться автобуса, идущего в Вана-Сиркла. Уехать вечером было бы удобней, но хватит ли мужества ждать? Первый поезд в половине шестого. Остается еще девять часов. Пятьсот сорок минут. Тридцать две тысячи четыреста секунд. Интересно, сколько вообще секунд в распоряжении человека? Допустим, человек живет шестьдесят лет. Почему так мало? Возьмем как предел семьдесят. Получается...