Одноклассники

— Дурак, — проворчал Теппан и тяжело, как бегемот, снова повернулся к столу. Для него теперь разговор утратил всякую конкретность.

Все поняли, почему было сказано «дурак»: это относилось не к самому факту получения справки, а к тому, что бедняга Пальтсер пошел ее брать сегодня же, не воспользовавшись советом товарищей во что бы то ни стало добиться приема у ректора. Но так как у самих советчиков хватало прозорливости, чтобы оценить обстановку, то в последовавших затем упреках не было подлинного жара и напористости. Конечно, Пальтсер должен был использовать все возможности, должен был бороться за свои права. Даже одна тысячная доля надежды на победу придает настоящему мужчине волю к действию.

— Я не понимаю, — решительно начал Уудсема, а проницательный Варе сразу догадался — сейчас последует длинный перечень всего, что ему непонятно в советском обществе; поэтому Варе поспешил вмешаться, чтобы разговор не отклонился в сторону.

— Не стоит, Юло, разыгрывать роль этакой политической простушки. Ясно, что Эмпирикус уйдет. И мы не знаем, кого к нам сюда вселят вместо него.

— Да, всунут какого-нибудь сухаря, что мы тогда будем делать? — испугался Просс.

— Речь сейчас идет о Пальтсере, который носит в кармане, как и мы все, удостоверение личности советского гражданина, паспорт, — попробовал продолжить Уудсема. — Маяковский...

Просс пригласил Пальтсера к столу. Тот махнул рукой. Пусть ребята съедят его долю, если им хочется. Он уже ужинал.

— Где?

— Когда?

— Что?

Уудсема, оставив в покое Маяковского и советский паспорт, первым воткнул вилку в остывающую картошку. Серьезный, как сфинкс, Теппан также счел разумным получить часть отвергнутой порции. У порядочного, жаждущего знаний студента никогда не хватало денег, чтобы есть досыта. Только в случае болезни он мог сказать своим соседям по комнате: «Ешьте мою порцию. Я не хочу». После подобных слов сразу же прекращалась всякая деятельность. В спешном порядке проверяли, действительно ли больной не хочет есть, а затем совместно принимались уничтожать пищу. Обычно в это время больной молчал.

На сей раз товарищ по комнате, отказавшийся от своей доли, занимался упаковкой мелких предметов.

Уудсема жевал быстро и еще успевал говорить:

— Какую пользу получит общество от того, что будет рубить лучшие свои головы?

Пальтсер усмехнулся. Он умел себя ценить даже будучи объектом насмешки.

— Парижские бедняки во время революции убивали королевских сборщиков налогов. Они знали их в лицо. К несчастью, и Лавуазье они знали только как сборщика налогов, а не как химика. Трагический случай. Но если бы этого случая не было, разве общая картина развития науки выглядела бы иначе? Едва ли.

— Примерчик ты нашел подходящий. Лавуазье! Ведь то была случайность.

Пальтсер не успел ответить, потому что в эту минуту раздался стук в дверь и вошел невысокий мужчина средних лет. Из-под козырька серой кепки глядели острые темные глаза. Поношенный черный дождевик и забрызганные грязью кирзовые сапоги говорили о простоватости их владельца, но уже по первым фразам можно было заключить, что внешность бывает обманчива. Незнакомец желал побеседовать с Вамбо Пальтсером, и не просто так, а конфиденциально.

На лестничной площадке он назвал свою фамилию с обычной в таких случаях торопливой невнятностью.

Письмо! Верно. Это, значит, и есть «тот тип». Пальтсеру пришлось извиниться. Но гость заявил, что это не беда, и согласился подождать тут же, пока адресат ознакомится с содержанием письма. Именно так — не прочтет, а ознакомится с содержанием.

Уже с первой строчки Пальтсер понял, кто прислал письмо. Только Труувере, его бывший однокурсник, занимался такой бессмыслицей — писал по-эстонски русскими буквами. Так можно было даже самому деловому содержанию придать шуточный оттенок. На сей раз однокурсник был далек от шуток.

«Вамбо!

Пишу тебе из-под Минска. Податель письма может подтвердить все мои слова, потому что мы с ним живем в одной комнате и образуем в этом пролетарском жизненном центре эстонское землячество, состоящее из двух человек.

Делаем здесь рабочих быков, то есть способствуем тому (работая ниже своих возможностей — в силу обстоятельств), чтобы эти ревущие стальные животные вовремя и в соответствии с планом выходили из заводских ворот.

Сам город — джунгли строительных лесов, но жить тут временно можно. Последуй моему примеру, и ты не пожалеешь. Для таких, как мы, мимикрия — самый экономный модус сохранить силы. Надеюсь, что так мы потеряем только один год. Если же остаться и ждать удара, может случиться, что мы никогда не кончим. Поработаем годик за пределами республики. За это время центр бури пронесется мимо. Тогда вернемся, скажем, что по материальным причинам должны были некоторое время поработать, и поверь мне — выйдем чистыми.

Я выписал сюда наши газеты «Рахва Хяэль» и «Эдази», и мне ход событий в республике виден гораздо яснее, чем тебе: из-за тоски по родине читаю очень внимательно не только строчки, но и между строк. Я просто тебя не понимаю — чего ты ждешь, на что надеешься?