Одноклассники

Но через некоторое время на том же месте вовсе не казалось пошлым целоваться и даже расстегивать пуговицы пальто, чтобы ближе прильнуть друг к другу. Сотни красивых осколков, переплетение возвышенной мечты и страстного желания. И теперь, когда все это пришлось вырвать одним махом, разве не должно сердце вытерпеть стократную боль.

Отсюда до дома Марет полтора километра. Там бы все выяснилось. Должна же она что-то ответить на прямо поставленный вопрос. Но что? Найдется сто причин, чтобы объяснить, почему она не пришла, и только одна, о которой она, очевидно, не скажет, — настоящая. Не захотела прийти...

Часы на здании вокзала показывали ровно пять. Хорошее время. Тихий час, словно специально созданный для незаметного исчезновения гордецов.

Теппан, как всегда, проснулся в шесть часов. Потянувшись к спинке стула за брюками, он заметил тетрадный листок. Мрачный староста комнаты стоял долго, держа бумажку толстыми покрасневшими пальцами; по его мясистым ляжкам пошла гусиная кожа. А что там было так долго рассматривать? Только два слова: «Прощайте, ребята!»

В это утро, самое будничное утро, когда общежитие, наполненное торопливой суетой, гудело, как улей, в одной из комнат полуодетые парни, столпившись у стола, читали оставленное им письмо. Поразительно долго читали они всего два слова: «Прощайте, ребята!»

Нет, они не читали, а думали. И, пожалуй, не столько думали, сколько осознавали до конца судьбу товарища. Так стоят вернувшиеся из боя солдаты над телом друга: еще вчера, еще минуту назад он был жив, еще вчера, еще минуту назад он говорил... В таких случаях необходим толчок извне, чтобы преодолеть оцепенение.

Вахтер, дежуривший у входной двери, прислал сказать, что какая-то девушка просит Пальтсера спуститься вниз.

На ходу натягивая пиджак, Уудсема бросился к двери. По общему мнению, было бы естественнее, если бы пошел Теппан: из находившихся в комнате он один был одет как полагается. Поэтому Варе не преминул крикнуть вдогонку Уудсема:

— Юло, ширинку застегни!

Уудсема остановился. Убедившись, что его туалет в порядке, рассердился.

— Какого черта! Я пойду скажу ей... Из вас никто не решится сказать Марет прямо в лицо...

И, конечно, он сказал ждавшей внизу девушке все напрямик, не обращая внимания на ее огорченное лицо и опущенные плечи. Слишком заманчивой казалась возможность сурово обойтись с этой избалованной девчонкой, хотя она сразу же сообщила, что никак не могла вчера прийти.

— Почему? — вопрос прозвучал словно из уст прокурора.

— Этого я не могу сказать, — ответила Марет хмуро, но никакого чувства вины в ее тоне уловить не удалось. — Этого я не могу сказать никому, — повторила она твердо.

Но Уудсема не так-то просто было выбить из намеченной колеи. С глубоким негодованием он подвел итог:

— Тогда и нам нечего тебе больше сказать.

Однако почему-то ни тот, ни другая не торопились уйти. Широко раскрытыми глазами девушка глядела в темный угол коридора, а красные чувственные губы повторяли:

— Почему он уехал сегодня же? Этого я ему никогда не прощу.

— Не тебе его прощать! Мы все сейчас спокойно пойдем на лекции, а он с чемоданом и вещмешком вынужден был уехать домой.

— Я не прощу, — повторила Марет тоном человека, убежденного в своей правоте, и быстро ушла с высоко поднятой головой.

Для некоторых людей удивительно важно, что думают о них другие. Марет Харгна не могла никому сказать, почему она вчера не пришла на свидание с Пальтсером. И все же она стояла перед выбором: либо сдержать данное слово и остаться в глазах всех изменницей, либо доверить противную тайну одному, ради бога, только-одному парню, умеющему держать язык за зубами. Пусть хотя бы один человек вынесет справедливый приговор. Не ей, Марет, которая не смогла прийти, а Вамбо, разыгравшему гордеца и уехавшему раньше времени.

Ветреным, пасмурным вечером Марет гуляла с одним парнем по берегу Эмайыги на окраине города. Она рассказала, что вчера как раз к пяти часам ее вызвали в госбезопасность; ей пришлось долго ждать, и только ночью ее стали допрашивать о некоем бывшем однокурснике. Конечно, она не могла об этом рассказывать даже родителям. Для них пришлось выдумать правдоподобную ложь. Юло Уудсема (это и был тот парень, умеющий держать язык за зубами) от всего сердца попросил у Марет прощения за упреки, брошенные утром.

В этот ветреный, пасмурный вечер в деревне Сиркла копали картошку — первую колхозную картошку. Раньше эта земля принадлежала хутору Мурсе, поэтому хозяйка хутора, высокая, худая, пожилая женщина, работала на борозде, стиснув губы, в то время как по всему полю разносился смех и громкий говор. В земле и камнях воспоминания, пожалуй, более долговечны, чем в городских стенах.

У хозяйки Мурсе не было охоты участвовать в общем разговоре; даже уходя с борозды, она никому ничего не сказала. Только на оклик бригадира пришлось ответить:

— Корову надо перегнать.

Это каждому понятно. На хуторе, кроме самой хозяйки, работников больше не было.