Одноклассница

Было уже далеко за полночь. Но даже колыбельный перестук колес не помог мне уснуть. Я ворочался с боку на бок. И все думал о том, что делать дальше. Но ответ никак не хотел находился. А мне непременно надо было знать. Я думал, что начну новую страницу жизни, а страница оказалась пустой. И дальше моя история не хотела двигаться. Ко всему прочему мне не давал покоя шум из дальнего купе. Кому-то тоже не спалось, и он или они решили разделить свою бессонницу со всем вагоном. Через пол часа шум усилился. Послышались надрывные крики и бой посуды. В проходе засуетились люди, видимо, не мне одному мешали эти буйные пассажиры. Я вышел из купе. Мимо меня юрко проскочила странно улыбающаяся проводница. Будто она знала, что происходит и что это происходит не в первый раз. В проход из предпоследнего купе вывели босого мужчину в брюках и рваной футболке adidas. Красное лицо его было искажено от выпитого алкоголя и тяжелого душевного страдания. В глазах его стояли горькие слезы. Кажется, он недавно откровенно рыдал. Он что-то сказал держащим его мужчинам, которые, к слову сказать, совершенно не испытывали неприязни к нему. Напротив, им хотелось помочь бедолаге. В конце концов мужчина немного пришел в себя и его вернули в купе. Я подошел ближе. Мне хотелось рассмотреть его поближе. Тот сидел слева у столика, опустив голову. Казалось, что неприятный инцидент был исчерпан. В купе был бардак. Белье, застеленное без матраса, было скомкано. Сам матрас, не до конца скрученный, лежал на верхней полке, нависая над столиким полосатым языком. На полу тут и там валялись остатки еды, и осколки гранёного стакана. Мужчина еще некоторое время сидел молча, не шелохнувшись. После чего, разглядев на полу битый стакан, попытался поднять его дрожащей рукой. Но тот резанул его острым краем по ладони. Потекла кровь. Проводница вбежала в купе и, причитая, стала стягивать вафельным полотенцем порез.

– Да что ты все никак не успокоишься?! И себя и всех – всех уже довёл, страдалец.

Ругалась проводница совсем без злобы. Мужчина посмотрел на проводницу. И здоровой рукой, как ребенка, погладил ее по крашенной в блонд макушке. Глаза его в этот момент были как бездонные хляби печали. И что так могло сломить человека, я даже представить не мог.

Утром, когда поезд приближался к моей станции, я узнал, что мужчина из предпоследнего купе, уже не один день колесит в этом поезде. Неизменно покупая место в одном и том же вагоне, он едет из одного конца в другой, а потом обратно. Я мог узнать и причину такого радикального поведения, но мне показалось это лишнем. Наверняка на это должна быть очень веская причина и в ней совсем не будет ничего хорошего. Кто-то не знает, какую страницу открыть, а кто-то просто замирает, останавливая свое время где-то между станциями.

Однажды в феврале, когда погода частенько недружелюбна к людям, началась сильная метель. В такое время особенно уютно находиться дома, конечно, если ты не один и тебе многим больше, чем шесть лет. Но мне не повезло ни в том, ни в другом. Был поздний вечер, и мама давно должна была вернуться со смены, но ее все еще не было. И этот факт сильно беспокоил мое неокрепшее сознание. Окно от морозного дыхания наших широт напрочь заиндевело. И хотя мое горячее дыхание проделало в этой белой пелене небольшой глазок, увидеть в нем все же ничего не удавалось. За окном стояла кромешная тьма, припорошённая метущимися частицами снега. Время было уже позднее и бесполезный для ребенка телевизор не помогал скрасить мучительное ожидание. Оставался магнитофон с мамиными любимыми аудиокассетами. Я слушал одну за другой, временами ставя запись на паузу, чтобы прислушаться, не слышны ли мамины шаги или звук отрывающейся двери. Иногда безо всяких оснований я подбегал к двери, чтобы прильнуть к ней ухом. Но надежды мои не оправдывались. Так продолжалось раз за разом. Казалось, этому не будет конца. Но в тот момент, когда я уже этого совсем не ожидал, вернулась мама. Я тут же бросился к ней на шею и начал плакать горючими слезами. Мама, обычно всегда рассудительная и спокойная, в такие слезливые моменты тоже не выдерживала и плакала вместе со мной. Сквозь слезы целуя меня в мокрые щеки, она говорила, как сильно меня любит. Не знаю точно или нет, но мне кажется, тогда я впервые испытал душевное страдание. Тогда я впервые понял, что такое одиночество.

Когда я вернулся домой после путешествия к Лене, я сразу отправился к маме. Я все еще не знал, что делать, и поэтому решил руководствоваться правилом: «когда не знаешь, что делать, делай то, что должен». Тогда я вдруг понял, что никогда не обращался к матери с жизненно важными вопросами. Гордость не позволяла, что ли. Все как-то сам решал, и зачастую становилось только хуже. В таком случае может не зря гордыня – смертный грех, если не дает увидеть в какой стороне пропасть.