Однолюб

Старуха отпирала ему с привычной бранью, выговаривая в основном не за его побег, а за то, что принуждена была сиднем сидеть в доме и ждать. Но бранилась она всего несколько минут, потом собиралась и шла домой – через два дома по той же улице. Проследив весь ее маршрут, до тех самых пор, пока в ее маленьком домике не загорался свет, Виктор спускался вниз, открывал дверь на веранду и долго возился с букетом, устанавливая их сиятельства бордовые георгины в широкую глиняную вазу.

В его распоряжении была целая ночь. Веточки можжевельника или акации нужно было пристроить рядом с георгинами так, чтобы они заговорили, как живые. «Знаете ли вы, что должны сказать ей?» – бурчал Виктор себе под нос, без сожаления отрывая мешающие веточки, листочки, лепестки. «Знаем, – отвечали георгины, – ей нужно сказать, что ты любишь ее больше всего на свете, что твоя жизнь не имеет смысла без нее…»

Виктор, улыбаясь, вертел вазу и так и этак. Он ведь не знал, с какой стороны подойдет к цветам Люся. Они должны быть великолепны с любой стороны. К утру, предчувствуя скорый приход старухи, Виктор заканчивал свою работу, уносил вазу с говорящим букетом в заброшенную комнату на втором этаже, которая когда-то служила сушилкой. Ставил букет в центре на пол и, довольный, отправлялся спать…

Людмила была весьма озадачена, когда он впервые преподнес ей свой «сюрприз». У ее кровати откуда ни возьмись появилась большая глиняная ваза с огромными бледно-желтыми георгинами, украшенными, словно новогодняя елка, листвой яблони и утыканными со всех сторон ветками елки.

В то утро она проснулась не в лучшем настроении. Что-то там не клеилось на работе, сроки поджимали, а никаких стратегических решений в голову не приходило. Она посмотрела на букет и рассмеялась бы непременно, если бы вовремя не заметила Виктора, стоящего на пороге как часовой. Глаза у часового горели любовью.

Людмила наклонилась к цветам и вдруг подумала: «Но где же он их взял? Неужели выходил из дома?» Только этого ей теперь не доставало. Если Виктор начнет шляться по округе, его очень скоро запомнят, могут обидеть, обмануть, а главное – прощай конспирация. Скольких трудов ей стоило купить этот дом на его имя, нанять старуху-соседку за баснословную сумму в обмен на полное молчание. «Ты выходил из дома?» – спросила она. Один ее вопрос сменялся другим, но Виктор молчал, не проронил ни единого звука. Молчал и по-прежнему смотрел ей в глаза. Только восторг в этих глаз постепенно гас, сменяясь глубоким отчаянием. Когда на глазах его выступили слезы, Людмила не выдержала, накинула халат и отправилась искать старуху. Идиот! Что с него взять!

Она едва сдерживала закипавшую злость. Ну хорошо, он идиот, но старуха-то могла бы следить за ним повнимательнее! Людмила ворвалась на кухню и металлическим голосом принялась перечислять Марье Ивановне свои претензии. Ее ничуть не смущал растерянный взгляд пожилой женщины, она имела право выбранить ее от души, потому что за такую зарплату…

«Не кипятись, деточка!» – оборвала ее старуха спокойным ровным голосом. Подошла вплотную, заглянула в глаза, покачала головой. «Иди за мной!» – и, вздыхая, стала подниматься по скрипучей лестнице. На втором этаже она открыла дверь сушилки и включила свет. Людмила, все еще хмурясь, сделала шаг вперед и замерла. В комнатушке стояли две банки с георгинами – увядшими бордовыми и совсем высохшими – неопределенного темного цвета. «Вишь, как для тебя старается, болезный, – вздохнула бабка. – Любит очень. Его хоть на цепь посади, он ведь как собака – перегрызет и уйдет. Любовь на цепи не удержишь. Ты бы поласковее с ним, а? Или приезжала бы, что ли, почаще…»

Бабка медленно заковыляла вниз по лестнице, а Людмила так и осталась стоять в цветочной усыпальнице. Сколько же ее здесь не было? Кажется месяц. Точно – месяц. Сегодня нужно оплатить квитанции за свет и газ. Потому и приехала. И только для этого она приехала. А он, выходит, ждет ее. Сюрпризы готовит, чтобы порадовать. Ведь раньше она действительно радовалась его изобретательности. Но это было давно, совсем в другой жизни. Выходит, он не забыл. Мать забыл, дочку погибшую забыл, жену… А то, что Люся любила, то, чему Люся радовалась, его скудная память сохранила.

«Витя любит Люсю», – повторяла она как припев назойливой модной песенки, которая хоть и раздражает, но никак не выходит из головы. И что с этим делать? Она ведь тоже его… любит. Не бросила на произвол судьбы, заботится о нем, навещает. «Вранье!» – сказала она самой себе. Это только чувство вины за чужую разбитую жизнь. Какая может быть любовь с идиотом?

Прошло два года с тех пор, как погибли его близкие. Она не бросила его, и ее совесть чиста. Но все это время она воспринимала Виктора как совсем другого человека. Не любимого своего Виктора из другой, несостоявшейся жизни, а его брата-двойника, его копию, наполненную совершенно иным смыслом. Два года она даже боялась себе признаться, как тоскует по нему. Эта тоска так часто сжимала ее сердце поначалу, будто он и вправду умер.