Однолюб

«Попался!» – раздался женский голос. Виктор удивленно оглянулся – голос был не злой и не страшный. Женщина тянула его за руку: «Вылазь из снега-то, замерзнешь!» Виктор выбрался из сугроба и с удовольствием пошел следом за женщиной. Он с самого начала этого невыносимо длинного дня не видел вблизи ни одного живого человека и очень соскучился по людям. Стоя на пороге и отряхивая снег, он улыбался изо всех сил, чтобы она поняла, как ему хочется хоть с кем-нибудь поговорить.

– Для кого цветы-то все мои оборвал? – поинтересовалась она.

– Люсе, – ответил он дрожащим голосом.

– Замерз? Водки выпьешь? – Женщина сунула ему под нос крохотную рюмку.

Запах был острый и знакомый. Виктор несколько раз понюхал прозрачную жидкость, прежде чем выпить, чем очень насмешил женщину.

– И я выпью. За знакомство. Меня, между прочим, Катей зовут. А ты кто будешь?

– Витя. – Он с трудом мог говорить, так обожгло все внутри.

Катя, похоже, не особо обрадовалась, узнав его имя.

– Ну и везет мне на вас, Витьков, – пробурчала она. – Есть хочешь?

Пока он ел, Катя плакала и все о чем-то рассказывала. Он не очень понимал о чем, но в доме у нее было тепло, и голоден он был словно волк, а потому слушал внимательно и участливо кивал головой.

Он стал заглядывать к Кате. Не часто, а только когда есть хотелось. Она оказалась доброй – кормила и про георгины больше не поминала. Только все спрашивала неприятно: «Где ж твоя Люся? Никак не доедет?» Виктор обижался и уходил. Однако дома он и сам недоумевал, что за времена наступили. Виктор садился у окна и, глядя сквозь мутное стекло на небо, умолял солнце прекратить сводить его с ума, умолял вернуть ему Люсю. Но солнце не слушалось…

Гораздо позже, когда снова расцвели и угасли георгины, у Кати собрались гости. Впрочем, гости у нее собирались гораздо чаще, чем цвели георгины. (День ведь все еще не кончился. Люся не вернулась домой.) Гости пили водку и пели заунывные песни. Ему выпивать предлагали редко – самим не хватало, но кормили охотно и смотрели жалостливо. Так вот, в тот памятный – полдень это, что ли, был или вечер уже – кто-то из гостей бросил спьяну: «Эка невидаль – баба у него пропала. А ты найди ее! Вот поди и найди!» Катя зашикала на глупого своего дружка, но Виктора уже не было за столом. С тех пор он бродил по городу, заглядывая в лица прохожим, заходил в маленькие кафе, откуда не выгоняли, рассматривая посетителей, слонялся по магазинам, дважды ошибался – бросался к незнакомым женщинам. Но только дважды! Его Люсю нельзя было спутать ни с кем!

Теперь он наведывался к доброй Кате редко, когда терпеть голод совсем уж становилось невмоготу. Катя бранилась, пьяно всхлипывала, но совала тарелку и уговаривала, пока он ел: «Да брось ты это дело! Все равно не найдешь. Город большой! Если б ты хотя бы адрес знал…»

Но он не помнил ни одного адреса. Перерыл дома все старые бумаги – никаких адресов там не было. Но однажды, приехав на электричке в город, он замечтался больше обычного и все о том, как встретит ее, как она обрадуется, как закончится наконец бесконечный день, он замечтался, а ноги сами вели его куда-то. Он влез в автобус, словно так и нужно было. Когда кондукторша поняла, что платы от него не дождешься, и вытолкала взашей, он знал, совершенно точно знал, что оставалась всего одна остановка. Деревья казались ему знакомыми. И некоторые дома казались ему знакомыми. И даже люди порой казались… А главное, некоторые смотрели на него так, словно тоже знали его.

Так бывает, когда снится сон, который ты уже когда-то видел. Но никогда нельзя сказать точно, какое именно действие развернется в старых декорациях – то же самое или совершенно другое. И если сон был дурной, то где-то в глубине души теплится надежда, что новое путешествие не станет копией предыдущего, а будет развиваться по другим законам.

У большого кирпичного дома Виктор остановился. Ему показалось, что этот дом снился ему уже много раз. Столько раз, что он мог на память сказать, сколько в нем квартир, сколько этажей и даже мог припомнить лица некоторых жильцов. Он стоял, глядя прямо перед собой в разверзшуюся пасть подъезда, и обрывки воспоминаний о сладких и горьких снах, связанных с этим домом, всплывали и гасли у него в голове.

Он вдруг понял, что не может поднять голову, чтобы посмотреть наверх. Там, наверху, притаился ужас с широко раскрытыми глазами. И каждый, кто хоть раз заглянет в эти глаза, непременно сойдет с ума. Еще он почувствовал, что не может опустить голову и посмотреть на асфальт под ногами. На асфальте тоже может быть что-то ужасное, чего он ни за что не хотел видеть. Но, может быть, сны, связанные с этим домом, были обыкновенными кошмарами? Он потоптался у подъезда, не смея поднять голову, а потом двинулся прочь – сначала медленно и осторожно, чтобы ужас не распознал его маневр, не спрыгнул и не схватил его сзади, потом все быстрее и быстрее и наконец пустился бегом.