Писательница была так очарована актрисой, что через два дня настояла, чтобы их познакомили. Морис разузнал, где она проживает (в «Отель де Пари»), и назначил встречу. Он рассказал Одри, что Анита Лус, автор сценария американского фильма «Джентльмены предпочитают блондинок», написала пьесу по роману «Жижи» для нью-йоркского театра и что продюсер Гилберт Миллер, которому не терпелось её поставить, отправил целую команду прочесать Бродвей, Голливуд, Лондон и континентальную Европу, чтобы найти молодую неизвестную актрису, достаточно талантливую, чтобы сделать из женщины-ребёнка с железной волей, созданной Колетт, достоверный персонаж, а не театральную диковинку. «Нам неимоверно трудно найти актрису на главную роль для бродвейской постановки, — сказал он Одри. — Мы ищем уже два года. Жена думает, что вы — то, что нам нужно».
Одри не могла поверить, что он не шутит. Однако когда она наконец посетила «мадам Колетт», писательница ей улыбнулась: «Дорогуша, я уже телеграфировала в Нью-Йорк, чтобы они перестали искать Жижи. Я её нашла». Она бросила взгляд на Мориса. «Когда я увидела вашу игру в холле отеля, я сразу же сказала мужу: “Вот наша Жижи для Америки”. Вы знаете, моя дорогая, я просто не могла отвести от вас глаз». Одри не знала, смеяться ей или плакать, поскольку честно считала, что она — неподходящий выбор. «Что-то не так, дитя моё? — спросила Колетт, которая не могла не заметить на лице Одри борьбу чувств. — Вам не хочется играть Жижи на Бродвее?» — «Простите меня, мадам, но я не сумею, — робко ответила Одри. — У меня нет навыков, чтобы играть главную роль. Я за всю жизнь не произнесла на сцене более двух строк. Мне, конечно, доверяли небольшие роли в фильмах, но я не считаю это игрой». Колетт настаивала. «Вы были балериной, — твёрдо сказала она, — вы умеете упорно работать. Я верю в вас». Одри капитулировала и на выходные вернулась в Лондон.
«Я была ошеломлена, — рассказывала потом Одри. — Помню, что я вовсе не пришла в восторг — скорее, наоборот, испытала ужас. Я бы предпочла, чтобы они меня не видели. Я думала, что меня ждёт ужасное унижение. В тот вечер я поговорила об этом с Джеймсом Хансоном — он охотно согласился со мной. Я вспомнила, что он хотел только одного — чтобы я сидела дома, так что его мнение пристрастно. Но я сама была убеждена, что не гожусь для такой роли. В тот вечер у меня случилась самая длинная и шумная ссора с матерью за всю жизнь. Естественно, она невероятно обрадовалась такому повороту событий. Мало того что я поеду в Нью-Йорк, где, по её словам, стану звездой, но у этого предложения есть ещё одна приятная сторона: оно устранит Джеймса Хансона. В тот день все были себе на уме, кроме меня. Я хотела только одного: закончить фильм и пойти на пляж».
Продюсер Гилберт Миллер и драматург Анита Лус не разделяли воодушевления Колетт. Тем не менее, хотя эти ветераны кино и театра вполне представляли себе ограниченность артистических способностей Одри, они не могли не считаться с убеждённостью французской романистки, считавшей, что в этой девушке
«Колетт сделала всё, что было в её власти, чтобы внушить мне уверенность, — вспоминала Одри. — Я до сих пор храню фотографию, которую она мне тогда подарила». Получив такой заряд бодрости, Одри быстро почувствовала себя способной сыграть Жижи, передать всю палитру чувств начинающей куртизанки, превращающейся во влюблённую женщину. С этих пор события сменяли друг друга в нарастающем ритме.
В лондонской прессе столько говорилось о практически неизвестной актрисе, которая не сегодня завтра станет звездой подмостков, что два-три фильма с Одри вернулись в прокат. Молодую актрису подхватило вихрем. Интервью, три вылета в Париж для примерки платьев, юридические формальности... и споры ночи напролёт с Джимми Хансоном, в которых вновь поднимался вопрос о свадьбе, которую в конце концов снова было решено отложить. Реклама превратила Одри в знаменитость, её время от времени просили показываться на публике. Её первый официальный выход в свет в качестве звезды состоялся по случаю праздника, патронессой которого её назначили. По дороге она завернула к своему рекламному агенту Джону Ньюнэму: «Пожалуйста, давайте придумаем, что мне говорить. Я в ужасе. Я никогда раньше не выступала публично!» Они отрепетировали её речь.