Одри Хепбёрн

Дотти вернулись в Рим, и Одри тратила каждую частицу своей энергии, чтобы стать превосходной матерью — и хорошей женой врача. В этом качестве она часто приходила к Андреа в клинику ужинать, если у него было вечернее дежурство. Одри думала, что любящая женщина должна всерьёз интересоваться всем, что делает её муж, а работа Андреа требовала большой самоотдачи.

Она тратила много времени на своё окружение. Заболевший друг получил корзину весенних цветов, собранную Одри, с запиской: «Мужайся, старик!.. Скоро пойдёшь на поправку... С приветом, Одри». Другой, очнувшись после операции, увидел Одри у своей постели. К третьему она явилась домой однажды утром, чтобы помочь с переездом. Актриса не строила из себя звезду.

«Такие вещи могут показаться незначительными, но только не для меня, — уверяла она. — Всё это является частью нормальной и здоровой жизни, которой у меня раньше никогда не было. Я веду себя, как полагается любой женщине, и не думаю, что отнимаю что-то у других... Если бы я вновь стала работать как актриса, то обкрадывала бы свою семью — мужа и детей: я украла бы у них внимание, которое они должны получать. Я всегда так думала, но никогда раньше так не делала. А теперь делаю». Теперь она свободна, как никогда, больше не связана контрактами с киностудиями, ей не нужно заучивать диалоги и быть кинозвездой. Она вольна делать, что пожелает.

Обычно она вставала рано, в половине шестого, кормила малыша и готовила завтрак для остальной семьи, зачастую обходясь без помощи экономки. Её диета с годами мало изменилась: ломтик поджаренного окорока, яйцо в мешочек, слегка обжаренный цельнозерновой хлеб, чашка травяного отвара и большой стакан минеральной воды. Дотти каждое утро уходил в клинику в половине девятого. По утрам он преподавал или принимал пациентов, часто возвращался домой обедать, затем снова шёл в клинику и посвящал вторую половину дня своим пациентам. Если они не были приглашены к кому-нибудь на ужин, он обычно не возвращался раньше девяти вечера, а если оставался на дежурство, Одри не видела его до следующего завтрака. Время от времени она ходила к нему вечером в клинику, взяв с собой приготовленные дома макароны, которые они вместе съедали у него в кабинете, рядом с маленьким Лукой.

Эта близость с мужем и интерес к его работе неизбежным образом привлекли её внимание к жалкому положению некоторых пациентов. Время от времени её просили о помощи. «Они знали меня как жену доктора Дотти», — подчёркивает Одри. В особенности её внимание привлекали дети, страдавшие от недостатка материнской любви.

О кино она вспоминала, только когда ходила смотреть какой-нибудь фильм. Из нового поколения актрис ей нравились Джейн Фонда и Миа Фэрроу. Но она спрашивала себя, куда девались романтические комедии типа «Завтрака у Тиффани» или «Шарады». «Некоторые фильмы превосходны. Они, конечно же, займут своё место в современном обществе, но я совершенно не вижу, как я могла бы в них участвовать. Я продолжаю смотреть и слушать, что происходит снаружи. Я не могу этого не делать, но мне больно сознавать, что нас окружают горе, недовольство и страх. Никому от этого не скрыться». Вечный город — уже не Голливуд на Тибре. А Лондон — уже не центр мира из американских фильмов. Хотя, как она утверждает, «Рим — это джунгли», однако, имея деньги, положение в обществе и немного внимания, там можно удобно устроиться и жить очень даже прилично — по крайней мере так думала тогда Одри.

Рождение Луки не вызвало ревности в семье. Няня возила его днём на прогулку в парк виллы Боргезе, и двенадцатилетний Шон присматривал за братиком. Один фотограф увидел, как Лука взобрался на мраморный постамент, смотрит на статую над ним и размахивает ручонками, словно в его голове звучит симфонический оркестр, или подражая увиденному по итальянскому телевидению. Когда Одри об этом узнала, она вспомнила себя ребёнком, едва ли старше Луки, когда «танцевала» под музыку в парке Фолкстона.

«Что самое главное в жизни?» — спрашивали её. Она сразу отвечала: «Конечно, любовь», но ещё «страх». «Потому что, когда что-то любишь больше всего на свете, боишься это потерять». В те времена она сказала подругам: «Если я потеряю Андреа, если он мне изменит, я выброшусь из окна». Это было произнесено таким категоричным тоном, что подруги лишились дара речи, боясь даже представить себе такую вероятность. Потом одна из них добавила: «А я открою для тебя створки». Общий взрыв хохота разрядил атмосферу, Одри смеялась вместе со всеми.