Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

Нет прекраснее песни ветров!

А поэтам — желанней награды,

Чем жемчужная сеть островов

И коринфские кудри Эллады —

Нет на свете губительней яда,

Чем слова увидавших во сне

Обречённую вечной весне

Золотую, как факел, Элладу!

«Альба»

«Жемчужная сеть островов» — это, конечно, те острова, которые Осип Мандельштам называл святыми:

О, где же вы, святые острова,

Где не едят надломленного хлеба,

Где только мёд, вино и молоко,

Скрипучий труд не омрачает неба,

И колесо вращается легко?

«Черепаха»

Гёльдерлин называл их «возлюбленными», Байрон — благословенными (Blessed Isles), а Леконт де Лиль не задумываясь назвал их святыми,

как заметил польский исследователь творчества Осипа Мандельштама Пшибыльский[325].

По синкретизму образного видения поэт сравним, пожалуй, лишь с О. Мандельштамом, а по динамизму, экспрессии и по накалу, Роальд

Мандельштам занимает совершенно уникальное место в русской поэзии. Развивался он с сумасшедшей духовной скоростью — за какое-то

десятилетие он прошел путь от одаренного подражателя до выдающегося поэта, научившись своё совершенно неповторимое видение передавать

столь же неповторимо, причем работал он с голоса, обладал абсолютным поэтическим слухом, и причина его уникальности не в том, что он был

наркоманом, а «алкоголику Блоку такие образы и не снились», как писал Кузьминский [326] — у вполне нормального Б. Пастернака сходное зрение

и динамика развития образа, как было показано выше. Несмотря на расхождения с Кузьминским, в главном я с ним согласен: второго (ни Блока,

ни Гумилева, ни О. Мандельштама, ни Маяковского) — не было. Есть поэт.

Февраль 2005

Неприкаянный покой

Николай Шатров

Николай Шатров (1929–1977) жил трудно, а писал легко и естественно — так дышат, так птицы летают: «Но ребра под кожей сам Бог

натянул / Земле неизвестною лирой». Поэзия была смыслом его жизни, его судьбой. Мятущаяся душа, он исповедовался и обретал покой в

творчестве — «твой неприкаянный покой» — так писал Шатров о своей музе в стихотворении, написанном в пятидесятые годы. Его стихи

поражают открытостью, исповедальностью, но также и жесткостью, даже гневом и злостью — как в «Каракульче» и в «Неравном поединке» — об

охоте на волков, написанном, кстати, раньше, чем более известное стихотворение Владимира Высоцкого:

Твердишь, что устал от работы…

А видел когда-нибудь ты,

Как били волков с вертолета

Прицельным огнем с высоты?

Однако стихотворение — не упражнение на тему охраны окружающей среды и не заканчивается возмущением против убийства волков — у

вожака поэт учится достоинству и презрению к смерти:

Навстречу чудовищу, гордо,

В величье бессильной тоски

Зверь поднял косматую морду

И грозно ощерил клыки.

Он звал к поединку машину!

Врага, изрыгавшего гром!..

И даже такие мужчины

Шесть раз промахнулись по нем.

Когда его подняли в пене,

Сраженного выстрелом в пах,

Две желтые искры презренья

Еще догорали в зрачках.

31 декабря 1960

Юношеские стихи Шатрова настолько безыскусны, что иногда несколько прямолинейны. Со временем он научился скрывать боль и соль

труда между строк — швы стали незаметны. Так пришло мастерство, появилось умение подняться над собственной болью:

Каждый стих свой проверяй на юмор:

Не смешно ли простонала боль?

На смену прямолинейности пришла афористичность: «Нет мертвых форм, есть мертвые сердца». В ранних стихах Шатрова слышны были

отзвуки Блока, Пастернака — это был камертон, по которому поэт настраивал свою лиру:

День склонил лебединую шею

В золотой лучезарной пыли…

Молодея и все хорошея,

Я приветствую солнце земли.

Возмужав, он начал спорить со своими учителями, — не плюя в источник и преклоняясь перед мощью предтеч:

Наследник небывалой мощи,

Чужое золото стихов —

Нетленные святые мощи, —

Я принял…

Николай Шатров!

Поверив в свой дар, поэт осознал и свою ответственность перед ним — ни разу не покривил душой, не сфальшивил. Были удивительные

откровения: «Мне страшно самому от силы,/ Которую в себе ношу». Это не ложная скромность, а страх Божий. Названия его стихов — «Серый

стих», «Голый страх», «Страшная весна» — лишнее тому подтверждение. Стихотворение о себе — «Николай Шатров» завершается смиренным

двустишием:

Я путь продолжаю, великий немой,

Под стать безъязыкой России.

Стихи, написанные в конце сороковых — начале пятидесятых, особенно, если учесть, что Шатров был общительным человеком, охотно читал

свои стихи и близким, и довольно дальним — были уже делом, равносильным подвигу: «За рубеж проклятого столетья/ Мы судьбой своей

занесены», — писал он в 1951 г., а в стихотворении «Родине-Матери» 1958-го г. — прямая крамола, за которую можно было бы поплатиться и во

времена так называемой оттепели:

Ты, огромная Родина, — больше Европы,

И сильнее Америки в тысячу раз…

Но погибнешь навек от святого потопа

Слез твоих сыновей, всех замученных нас.

Ты, огромная Родина, и плодороден

И бесплоден пред Богом твой проклятый край,

Ты, огромная Родина, — вроде уродин

Балаганных… Живи и скорей умирай.

В те годы Шатров часто бывал в «Мансарде окнами на запад», — квартире Галины Андреевой, где собирались независимые и не